Граница безмолвия

– То есть готовить к поступлению в лучшую германскую разведывательно-диверсионную школу, – заключил барон. Только теперь он пригласил Оркана присесть за стол, за которым сидели они с Кротовым, и налил ему стопочку коньяку.

Оркан попробовал отказаться, но штабс-капитан решительно покачал головой.

– В высшем обществе, в которое мы намерены ввести вас, господин ефрейтор, отказываться от чести выпить за Великую Германию и ее фюрера не принято. Замечу также, что у нас уже служат трое тунгусов. Вы знаете их: Нерген, Бивень и Кетине. Как только вы получите чин унтер-офицера, они окажутся в вашем подчинении и даже в вашей свите. Отныне для них вы станете Великим Орканом, правителем Тунгусстана, в свиту которого они будут введены.

– Но мой отец…

– Великий Оркан не должен говорить: «Мой отец», – поморщившись, прервал его Кротов. Понимая, что не так уж и просто будет превратить вчерашнего пастуха-оленевода и «каптера» заставы в некое подобие полноценного азиатского правителя. – Он должен говорить: «Мой народ». О благословении же вашего отца мы как-нибудь на досуге позаботимся, – не без сарказма заметил бывший белый офицер.

Еще через несколько минут все трое тунгусов были построены у хижины и официально представлены сыну Барса-Оркана. Когда барон приказал им, «будущим офицерам освободительной армии Сибири», отныне именовать ефрейтора «Великим Орканом», диверсанты молча склонили головы.

– Будем считать, что отныне у тунгусов тоже появился свой «великий ефрейтор», – благословил их всех штабс-капитан.

21

Потом Ордаш часто вспоминал эту свою первую ночь одиночества. Под вечер он поднялся на вышку поста наблюдения и добросовестно осмотрел в бинокль окрестности. Прежде всего его интересовали рощицы между океаном и предгорьем, руины двух строений на месте тунгусского стойбища, остров Фактория и берега Тангарки.

Если бы ефрейтор Оленев не дезертировал, лейтенант вел бы себя иначе, беспечнее. Теперь же ему важно было знать: ушел ли тунгус в горный массив Бытранга, в забытрангову тундру, или же, маскируясь, бродит где-то неподалеку, выжидая удобного момента, чтобы вернуться. Если не ушел, то из любой ближайшей рощицы, с вершины любого холма Оркан мог наблюдать за всем, что происходит на заставе, и теперь уже прекрасно знал, что «Вайгач» вышел в море с гарнизоном заставы на борту. Вот только догадывался ли он, что командование оставило на заставе только одного бойца? Если знает, наверняка попытается убить этого стража заставы, спокойно провести здесь время до следующей весны и, пополнив запасы патронов, уйти на все лето на поиски более надежного пристанища.

Впрочем, если бы здесь осталось трое или пятеро бойцов, такой меткий стрелок и такой охотник, как Оркан, мог бы спокойно выследить и отстрелять их всех. Тунгус сумел бы, в этом лейтенант не сомневался. Когда выпадет снег, рассуждал он, дезертира будут выдавать следы, выстрелы и пламя костра в полярной ночи. А пока что – только дым костра, да еще выстрелы, если только Оркану придет в голову охотиться где-нибудь неподалеку, например в прибрежных низовьях Тангарки.

Вернувшись на заставу, которую лейтенант решил называть так же, как называл её Загревский, «фортом», он закрыл калитку на запор, обошел все строения и, убедившись, что никто не посмел нарушить его одиночества, поднялся к себе, на второй этаж «резиденции». Здесь специально приготовленными брусьями он тоже закрыл входную дверь корпуса и дверь, ведущую на второй этаж, и еще раз осмотрел штабное помещение, комнаты командира заставы и политрука. На сей раз он осматривал их глазами офицера, оказавшегося в окружении врага и решившего держаться до последнего патрона. Лучшего места для занятия круговой обороны на заставе не существовало. Из окон-бойниц штаба и квартиры начальника заставы прекрасно простреливались подходы к воротам, а также все пространство от порта и поста наблюдения до предгорий Бытранга.

Конечно, противостоять скорее всего предстояло тунгусу-снайперу, стрелявшему белку в глаз, но ведь на войне врагов не выбирают. Поэтому хватит гадать: появится, так появится – дело солдатское. К тому же теперь он был вооружен командирской снайперской винтовкой, хотя и без оптического прицела стрелял довольно метко.

Поужинав остатками обеда, Ордаш подкрепился ста граммами разведенного спирта и закусил их ломтиками поджаренной на печном огне оленины. Ужин выдался ему царским пиршеством. Пододвинув кресло поближе к печке, лейтенант приготовил себе порцию «полярного коньяка» – это когда в сто граммов разведенного спирта добавляется двести граммов крепко заваренного чая, и уселся у открытой печной дверцы. Всматриваясь в пламя, Ордаш чувствовал себя одиноким путником у спасительного костра; путником, жизнь которого будет полыхать до тех пор, пока будет полыхать разведенный им костер.