Граница безмолвия

Словом, риск был, но какое-то самолюбивое упрямство все же заставило его сесть в бот и поднять парус, благо что с материка дул непривычно сильный для этой поры ветер, которого на заставе называли «тундровиком», в отличие от «полярника», время от времени прорывавшегося к материку из глубин океана.

Ордаш сказал себе, что проведет на острове не более двух дней: искупается в гейзер-озерце, посидит у камина, побродит по острову. И, конечно же, обязательно побывает в хижине посреди каньона, когда-то давно ставшей гробницей белогвардейского полковника. Не то чтобы лейтенанту очень уж хотелось заниматься его похоронами, но тайна этого офицера влекла к себе. Вадиму хотелось еще раз, теперь уже основательнее, осмотреть хижину, выяснить, не осталось ли каких-то документов, а то и предсмертной записки полковника, если только какая-либо записка в принципе способна была сохраниться в течение стольких лет на жесточайшем морозе и при такой влажности.

Теперь, когда Вадим сам стал офицером, да к тому же начальником заставы и комендантом этого острова, он чувствовал себя ответственным за судьбу этой странной фронтовой «гробницы», причем ответственным перед Богом и офицерской честью.

В любом случае на острове его ожидало хоть какое-то разнообразие, какие-то свежие впечатления. Даже в те времена, когда в форте находилась целая рота солдат, он, старшина Ордаш, как и каждый из этих бойцов, исходил скукой, томился однообразием и одиночеством. Что уж говорить теперь, когда после «коллективного одиночества» ему пришлось окунуться в одиночество истинное, отшельническое?

Какое-то время лейтенант шел, держась западного берега фьорда, и при этом мог видеть лишь очень узкую полоску моря, открывавшуюся в створе между двумя, как бы охранявшими вход в него, скалами. Но как только достиг западной скалы, вдруг с удивлением заметил, что справа от него, недалеко от западной оконечности острова, виднеется что-то черное. Еще до того, как Вадим взялся за бинокль, он догадался, что это рубка подводной лодки, так что, поднеся его к глазам, лишь убедился: действительно, подлодка. Как убедился и в том, что на рубке её красовался германский крест, точно такой же, какой красовался на фюзеляже и крыльях пролетавшего когда-то над островом гидроплана.

Тут же схватившись за весла, лейтенант изо всех сил налег на них, чтобы отойти назад, за скалу. Несколько мгновений шлюпка как бы стояла на месте, поскольку парус вел её вперед, а весла — назад, однако в конечном итоге Вадиму все же удалось завести её за каменное прикрытие, и только тогда он бросился к поугасшему парусу, окончательно сбил его, а затем вытащил из крепежного створа мачту, которую с субмарины могли заметить даже здесь, в фьорде, и уложил на бак шлюпки. Теперь у него была только одна цель: как можно скорее добраться до причала, завести шлюпку в док и уйти на плато, к пограничному форту.

Он старался наметить план своего отхода, пытаясь найти такой путь, при котором с лодки его не увидели бы. Но похоже, что такого пути не существовало. Конечно, он мог бы добраться по кромке моря до устья Тангарки, затем, проделав большой крюк, подняться на плато по оврагу и наконец завершить восхождение по довольно крутому склону… Однако этот план лейтенант сразу же отбросил. Что странного в том, что на заставе германцы заметят пограничника? В любом случае главное сейчас — как можно скорее добраться до форта и приготовиться к возможной высадке десанта.

Подойдя к доку по проложенному самими пограничниками каналу, он спрятал в нем шлюпку, закрыл ворота на замок и, подхватив винтовку и вещмешок — второй уже был у него на спине, поспешил по тропинке наверх, стараясь как можно дольше оставаться на западном скате оврага, на котором с подлодки его трудно было разглядеть, а еще труднее — подстрелить.

Уже преодолев более половины подъема, лейтенант оглянулся. Теперь подлодка всплыла так, что видно было всю верхнюю часть её корпуса. «Совсем немчура озверела! — возмутился Ордаш, воинственно потрясая карабином. — Страх потеряли, сволочи, буквально под окнами шастать начали!»

Судя по всему, германские субмаринники хорошо знали, что орудий на заставе нет, боевых катеров у причала тоже не наблюдается, а потому никакой опасности для них форт не представляет. Единственное, что их наверняка удивляло с самого момента всплытия, что застава не проявляет никаких признаков жизни: ни одного человека, ни одного выстрела. Поэтому появление на прибрежном склоне живой души не могло не вызвать у них интереса.

Этот «интерес», молвил себе Ордаш, завершится тем, что, захватив форт, подводники устроят себе в нем зимний курорт с дополнительным питанием за счет моих запасов и банными экскурсиями на Факторию. Причем они неминуемо ворвутся сюда, как только поймут, что форт этот гарнизоном оставлен, а вся охрана его состоит из одного-единственного штыка. Из эдакого офицера-сторожа, одновременно выступающего и в роли начальника заставы, и в роли коменданта форта. А поймут-убедятся в этом подводники очень скоро.