Граница безмолвия

— Думаешь, твоя мечта осуществится и ты все-таки станешь шаманом, как твой отец, дед и прадед? Насколько я знаю, шаманство у нас под запретом как идеологически чуждое занятие. И еще скажу тебе, Оленев. Возможно, тебе повезет: войны не случится, и никого убивать не придется. Однако не хотел бы я оказаться в одном окопе с таким вот… шаманом. А если все же оказался бы… Ты уж, эвенка-тунгуса, извини. Как только понял бы, что отказываешься стрелять в врага на поражение, тут же и пристрелил бы. Самолично. По за-конам военного времени.

На удивление, Оркан воспринял эту его угрозу с абсолютным спокойствием. Мало того, на его тюрко-европеизированном лице вырисовалась презрительная ухмылка. И прошелся он по старшине взглядом, в котором ясно прочитывалось снисходительное пренебрежение азиатского завоевателя.

— Так, на будущее, старшина… Еще раз говорю: я никогда не мечтал стать шаманом. Это отец мой мечтает, чтобы я стал шаманом. Повторяю: я происхожу из рода, который в течение многих веков давал тунгусскому народу не только шаманов, но и вождей. Один из них был полководцем предводителя Сибирского ханства хана Кучума и сам принадлежал к роду Кучума.

— Того самого, войска которого разгромил Ермак?

— Того самого, который со своим войском разгромил отряд наемников Ермака, а самого его убил, — жестко уточнил Оркан. — Хотя согласен: хан Кучум оказался недостойным правителем Сибирского ханства, который не сумел превратить его в великую сибирскую державу.

— Я так понимаю, что историю ты познавал со слов ссыльного германца? — поинтересовался Вадим по-немецки.

— С его слов, да… — по-немецки же подтвердил Оркан. — Но таковой, каковой она была в действительности. И ты никогда не слышал, что я говорю об этом, — перешел Тунгуса на русский. — И никогда не слышал от меня ни слова по-германски.

— Нерушимое слово старшины, Олень-Оркан.

— Время однако, камандыра, — тотчас же прибег Тунгуса к «наречию тубильных нацменов».

— У нас еще есть время, — не хотелось Ордашу прерывать их разговор.

— Возвращаться пора: начальника заставы нервничает маломало.

Они встретились взглядами и загадочно, почти заговорщицки ухмыльнулись друг другу.

26

Едва фон Готтенберг со свитой ступил на территорию базы, как там была объявлена тревога.

— Сообщение с дальнего поста, — встревоженно доложил штабс-фельдфебель Штоф, остававшийся во время отсутствия коменданта и остальных офицеров за старшего. — Замечен самолет. Русский. Из тех, которые из фанеры. Летчики называют их «рус-фанера». Судя по тому, что он дважды облетел лесистые овраги неподалеку от поселка Вычегда, это поисковик. Уверен, что пилот возьмет курс на озеро.

— Готовить ко взлету оба штурмовика, — скомандовал фон Готтенберг, едва дождавшись окончания доклада.

— Пилоты уже в машинах. Ждут приказа. Кстати, как вы и приказывали, мои люди успели закрасить на фюзеляжах и крыльях кресты и нарисовать красные звезды.

— «Рус-фанера» действительно повернула в сторону озера! — поведал выскочивший из превращенной в штаб охотничьей избушки дежурный. — Судя по курсу, скорее всего, пройдет по его северному побережью!

— Наверное, ищут нас, беглых! — по-русски прокричала вышедшая вслед за штабс-фельдфебелем Янина Браницкая. — Рослая, по-мужски плечистая, она была облачена в красноармейский офицерский мундир, один из тех, что давно хранились на складе базы и вместе с документами и оружием могли использоваться разведгруппами. — Или какую-то новую группу беглых. Большую часть охраны сейчас бросили на фронт, — объяснила она, явно обращаясь при этом к ближе всего стоявшему к ней гауптману Кротову, хотя последнюю фразу уже произнесла по-немецки. — Поэтому побеги наверняка участились.

— То есть зэки считают, что сейчас энкаведистам будет не до облав и поисков?

— А кое-кто рассчитывает, что и власть в стране станет германской.

— Вы тоже в этом уверены, госпожа Браницкая?

Она выдержала небольшую паузу, метнула взглядом по сторонам и неожиданно ответила:

— Просто не верилось, что когда-нибудь настанет время, когда ко мне будут обращаться: «госпожа Браницкая».

Коротко стриженные пшеничные волосы ее едва заметно выбивались из-под солдатской пилотки. Женщине, очевидно, было чуть больше тридцати. Красавицей штабс-капитан назвать ее не решился бы, однако ни одной из своих печатей лагерное бытие отметить её пока что не успело: ни в очертаниях фигуры, ни в чертах по-восточному удлиненного, с четко очерченными губами и слегка выступающим подбородком, лица. Природа явно пыталась сотворить из этого создания еще одного польского шляхтича, однако почему-то не довела своего замысла до конца, являя миру некий половой суррогат.

Тем не менее армейская форма на удивление шла госпоже Браницкой, да к тому же пришлась ей по душе. Явственнее всех заметил это штабс-капитан Кротов, который, забыв на время о «рус-фанере» и тревоге, поневоле потянулся к женственному отпрыску древнего польского рода