Граница безмолвия

— Прошу прощения, конечно, — смутился Загревский, — но сами понимаете…

— Вам не за что извиняться. Вы еще не знаете главного. А главное заключается в том, — полковник на ходу резко повернулся к шедшему чуть позади него старшему лейтенанту и остановился, — что почти весь личный состав заставы уходит на корабле.

Загревский, Ласевич и Ордаш ошарашенно переглянулись, однако никто не произнес ни слова. Так, молча, они и поднялись на равнину прибрежного плато. Дышал полковник тяжело, натужно, как человек, давно отвыкший от подобных нагрузок или же основательно больной.

— Весь личный состав? — только здесь решился уточнить Загревский. — А как же застава? Нам что, вообще приказано бросить заставу?

— Вы невнимательны, старший лейтенант. Я сказал: «почти весь личный состав».

— Понимаю, но как же всё это? — обвел он рукой восставший перед полковником пограничный форт, словно бы и в самом деле не понимал, о чем идет речь. — Как застава? Что с ней будет?

— Опять не по уставу мыслишь, старший лейтенант.

В отличие от полковника, Ордаш прекрасно понимал его. Удальцов представления не имел, сколько сил бойцы заставы вложили в то, чтобы по-настоящему привести её в боевое состояние, превратить в настоящий полярный форт. Причем делалось все это без приказа сверху, исключительно по инициативе начальника заставы. И теперь все это — коту под хвост.

Однако полковнику, уже познавшему, что такое война, огорчения их были непонятны да и неведомы. Даже если бы Ордашу удалось рассказать ему обо всех этих напряженных приготовлениях, он в лучшем случае пожал бы плечами: «Не по уставу мыслишь, старшина». Именно это он и сделал, когда, уже возле ворот форта, обращенных в сторону тундры, произнес:

— Всякие ненужные разговоры с этой минуты отставить. Я привез письменный приказ командования. На заставе остается только один человек[51].

— Только один?! — не в нарушение требования полковника, а как-то само по себе, непроизвольно вырвалось у всех командиров-пограничников, которые расслышали эти слова.

— Что вы переспрашиваете? Какого черта?! Я что, неясно выразился? На заставе остается только один служащий. Старшина заставы. Именно старшина заставы. Как материально ответственное лицо. Ответственное за все, что ему будет вверено и доверено. Все остальные бойцы и командиры поступают в распоряжение командования фронта. Возвращаясь в Архангельск, мы будем снимать значительную часть личного состава каждой заставы. Там — да, значительную часть, а вот вашу, как саму дальнюю и безопасную, приказано на корню. На Большой Земле бойцы всех этих застав, в том числе и ваши, будут сведены в особый, ударный полк НКВД. Подчеркиваю: особый, ударный. Приказ ясен, товарищ старший лейтенант? Я вас спрашиваю!

— Так точно, — упавшим голосом пробормотал командир заставы.

— Что вы там бормочете, Загревский? Разучились реагировать на приказы старших по званию? Давно никому не подчинялись?

— Так точно, товарищ полковник! — словно новобранец на плацу прокричал начальник заставы. — На заставе приказано оставить только старшину. Приказ ясен, разрешите выполнять.

Все свидетели этой сцены — кто вопросительно и сочувственно, а кто и с откровенным любопытством, взглянули на Ордаша. И только теперь Вадим по-настоящему осознал, что речь-то идет о нем. Что это ему предстоит целый год пробыть здесь, на безбожно отдаленной от цивилизованного мира заставе, в полном одиночестве! Дикость, конечно. Оставили хотя бы двоих! О чем они там думают, в своих штабах?!

— Вот теперь вижу, что передо мной стоит боевой офицер, — изощрялся тем временем Удальцов, — а не какой-то частично годный к службе обозник. Или, может, испугались возможности оказаться на фронте?

— Да не в этом дело, товарищ полковник. Я о заставе думаю, ведь столько лет…

— Опять не по уставу мыслишь, старший лейтенант. Да кому она теперь нужна, эта твоя застава?! — поморщился полковник. — Кому она вообще здесь нужна была? Так, для профанации… Ты, конечно, не обижайся, но… А что не трусишь перед отправкой на фронт — верю, — попытался хоть как-то компенсировать свою резкость полковник, уже оказавшись на плацу заставы. — Во всяком случае, хочется верить. Хотя о фронте мечтают или те, кто плохо представляет себе, что это такое, или полные идиоты.

— В суете мирской вы как-то забыли о патриотах, товарищ полковник, — не удержался Ордаш, хотя и понимал, что замечание слишком дерзкое и явно не по чину.

Как раз это: «не по чину», а главное, «не по возрасту», и резануло полковника. Он решительно оглянулся на Вадима, и лицо его вновь озарилось сарказмом какой-то сатанинской улыбки.

— Патриоты, сынок, о фронте не мечтают, иначе они не были бы патриотами. Они мечтают о мире, поэтому очень серьезно готовятся к фронту, чтобы проявить себя там, как подобает настоящему солдату. Об этом вы, командиры всех рангов, и должны говорить своим подчиненным. Это я внятно произнес, старший лейтенант?

— И поучительно, товарищ полковник.