Граница безмолвия

— Но ведь всем ясно, что это уже условности. Несмотря на свой чин, Загревский уже никто, — голос сержанта становился все более горячечным. — А я свой срок службы отмутузил, осенью должен уходить на гражданку. Тут еще этот чертов фронт, и нс известно, как сложится судьба. Радистов ведь нередко забрасывают за линию фронта в составе разведгрупп. На курсах нас готовили и к такой ситуации. Так что, поди знай!

— Можете не сомневаться, сержант: чаще всего таких проверенных службой радистов в тыл врага и забрасывают, — заверил его Ордаш, стараясь придерживаться при этом официального тона. — Уверен, что вы окажетесь лучшим радистом из всех, кого туда забросят. В чем будут иметь возможность убедиться даже немцы.

— Какая же ты сука, старшина, — прошипел Соловьев, выходя из радиорубки.

— Можете донести о моей неблагонадежности, сержант; скажите, что я продался эскимосам.

— Брось, падло, никого я не закладывал, это все болтовня, — прохрипел он, на несколько секунд припав плечом к дверному косяку.

Ордаш холодно вскипел, но единственное, что он мог сделать, — это бессильно сжать кулаки. Не мог же он затевать с этим наглецом драку, а жаловаться на него капитану или полковнику было бессмысленно. Да и не пошел бы он на подобный срам.

Когда Соловьев ушел, лейтенант попытался еще раз пройтись по всему процессу настройки рации, но был слишком возбужден, да к тому же увлекаться радиолюбительством уже было некогда. При посадке на «Вайгач» радист был единственным, с кем Вадим не обнялся. Проходя мимо лейтенанта, тот гневно сверкнул глазами и вместо слов прощания зло прохрипел: «Ты еще попомнишь меня, сука тыловая!».

* * *

Сразу же после прощального обеда Вадим вместе со штатным мотористом, ефрейтором Васенковым, осмотрел электродвижок. И хотя лейтенант давно умел запускать его и неплохо знал устройство, все-таки ефрейтор еще раз подробно «прогнал» его по всем деталям, напомнил о возможных поломках и передал святая святых — загашник с запчастями. Вместе же они осмотрели и произвели пробный запуск нового, только что доставленного движка, который Ордаш мог эксплуатировать, только если старый не подлежал ремонту. Там же, в мастерской, лежал и какой-то списанный движок, который при «пересадке» на него новых запчастей вполне мог быть пущен в дело. И Васенков даже подсказал, как именно его следует «оживлять».

— Это ваш последний резерв, товарищ лейтенант. Зимой оба запасных движка перетащите в более теплое место, эта машина к полярным морозам не очень-то приспособлена. Так будет надежнее. Но еще надежнее будет, если вы попросите полковника, чтобы оставил меня с вами как механика. Три движка, электропроводка по казарме, полуторка… Рацию тоже осилю. Да и поварёжничать умею, несколько раз кока нашего подменял.

Ордаш сочувственно осмотрел коренастую, приземистую фигуру этого веснушчатого рязанца и нерешительно покачал головой. Он понимал, что ефрейтору очень не хочется менять свой машинный кубрик — на заставе издавна закрепилась морская терминология, введенная в обиход её первым начальником, бывшим флотским офицером, — на фронтовые окопы. Однако не собирался осуждать его. К тому же механик, а тем более повар, на заставе действительно не помешал бы.

— С удовольствием оставил бы тебя, ефрейтор, если бы только можно было. Но полковник сказал: «только исходя из приказа…». Сегодня опять говорил с ним по этому поводу. Ноль реакции.

— Жаль, а я бы вам очень пригодился, — уже откровенно канючил Васенков. — И к охоте я сызмальства приучен, и по ремесленному училищу — электрик.

Но лейтенант счел, что говорить на эту тему уже бессмысленно. Еще полчаса ушло у него на прием фельдшерского пункта у теперь уже старшины медицинской службы Корзева. Военфельдшер был зол на весь мир. С этим кораблем он должен был уходить в запас и из Архангельска отправляться домой, во Владимирскую область. Но вместо родного поселка, где его ждала невеста и должность в местной больнице, приходилось отправляться на фронт.

Наспех сформировав для лейтенанта аптечку, он на упаковках и обвертках понадписывал, какие таблетки и порошки при каких заболеваниях следует принимать. А еще напомнил, как правильно пользоваться шприцом при внутривенных и внутримышечных инъекциях, и передал Ордашу несколько пакетов бинтов, ваты и целую бутыль спирта.

— Чего-чего, а этого добра не жалели, — пнул он носком сапога в посудину. — Да и медикаментов, как видите, накопилось. На заставе болеть было не принято. Имея такой запас, продержитесь. Сердце у вас в порядке, давление в норме. Главное — следите за легкими, не обожгите, не подхватите воспаление. Причем больше всего бойтесь пота. Самой страшное на таком морозе — вспотеть. Но если все же прихворнете, оставляю вам «Справочник военфельдшера». Здесь все доходчиво — что и как. Вопросы ко мне есть?

— Появятся, но не сейчас.

— Одному продержаться на заставе до следующей навигации, — покачал огромной лысеющей головой Корзев, — такое не каждый выдержит.

— Согласен, придется держать экзамен на выживание.