Граница дождя: повести

Убираясь в кухне, Марина чувствовала, что в затылке то и дело включался моторчик: «з-з-з-з-тр-тр… з-з-з-з-тр-тр…», но не как бормашина или дрель, а ударами, накатами. Ритм тяжелого рока сотрясал потолок — сын верхних соседей отдыхал. Включил деликатно, а лучше бы громко, противней всего вот так — фоном. Неотступных мыслей не заглушает, но на голову давит, давит… Вчера пошла делать маникюр, а там какая-то незнакомая девочка — хорошенькая. Марина расстроилась сначала, но та оказалась ловкая, аккуратная. И очень разговорчивая. Сказала, что собирается замуж, что молодой человек за ней уже три года ухаживает, но семья у них «почти пуританская» и воспитали ее в строгих правилах — конечно же, «никаких отношений до свадьбы». И жених это ценит, «хотя сам он падший». Она вздохнула: «Но для меня это, наверное, даже лучше».

Странный разговор, уж очень несовременный. Девочка примерно Иришкиных лет, а какая пропасть… Звезд с неба не хватает, без образования, но с хорошей специальностью и твердыми понятиями. А Ирка так и осталась без профессии, два института по очереди бросила и теперь развозит бумажки по всей Москве, хоть и говорит, что не просто курьер, а, как все они теперь, менеджер. То какие-то музыкантишки вокруг нее вертелись, то фотограф, весь аппаратурой обвешанный. Руфина предполагает, что от него-то Иришка и беременна, хотя та скрывает: «Ребенок мой будет, остальное неважно».

Дорога от «Бибирево» до «Каширской» — через всю Москву. А в стороне Руфинин «Сокол». Смешно: жили бы как когда-то в коммуналке, пусть бы себе Руфина полеживала, а с ребенком она бы возилась, обедали бы вместе… Прямо идиллия! Но Марина еще помнила, как пускала мыльные пузыри в ванной, а соседка барабанила в дверь, украшенную росписью с ласточками: «Ты там не уснула, деточка?» Обо всем можно успеть подумать в дороге. Может, пусть родит, а я племяшку воспитаю как дочь, раз своих Бог не дал? А может, как сына.

Тут она вспомнила, что, между прочим, есть еще муж, которого в хлопотах о сестре она совсем забросила. Он покорно ел пельмени и не роптал, жалел ее. От стоячей работы и качания в метро вены у Марины вылезли синими реками, пришлось носить компрессионные колготки. А натягивать их надо по утрам, не вставая с постели. Так он вчера удачно сострил:

— В сериалах они просыпаются, как из салона красоты, а ты круче — уже в колготах.

На пересадке толпа вывалилась из вагона. В поезд вошла пара. В их лицах было что-то неуловимо странное, отделяющее от остальных пассажиров. И сели они не рядом, а напротив. Марина дернулась от догадки. И тут же увидела, что не ошиблась. Почему она так боялась глухонемых?! Одно время ездила на работу с пересадкой на «Площади Революции», а они там кучковались. Мистический ужас вызывали их жесты, как движения в ритуальном танце, когда смысл скрыт от непосвященных, а потому несет тайну, а может быть, и угрозу, поскольку, кажется, имеет отношение лично к тебе. И в том же направлении, куда сейчас текли все ее мысли, Марине представилось: а вдруг родится глухонемой ребенок?

Бананы, конфеты «Ласточка», ананасовый сок, бахилы — можно ехать. В больнице так всегда ждут посетителей. Руфина плакала, потому что Ирка, гадина, обещала и не приехала навестить:

— Я понимаю, что сама виновата, но так страшно и так стыдно, когда твой ребенок, которого ты воспитала, плюет на тебя… Когда я еще была здорова, могла по три дня не объявляться: «Что мне звонить, у меня никаких новостей нет». И так хотелось ей сказать: «Дорогая моя, а может быть, у меня есть новости, это тебе не приходит в голову?» А сейчас что делать? Я же не могу ей сказать ни слова, потому что инвалид теперь, а не бабушка, обуза, а не помощь. Хотя маленького так хочется.

И осеклась. Всю жизнь она боялась задеть бездетную Марину.

— Руфишка, не психуй, ей сейчас несладко. Помогу, вырастим. — И ляпнула лишнего, потом себя корила: — Даст Бог, не будет на маму похож.