Граница джунглей

Сплошная стена дождя накрыла сельву, тропические сумерки судорожно проглотили остатки дневного света. Тяжелые капли барабанили по листьям деревьев высоко вверху, на недосягаемой высоте, а здесь, внизу, у тяжело пахнущей грибами земли, пропитанной непросыхающей влагой, их удары сливались в неумолчный, выматывающий гул. Оса тяжело поднялась на ноги, добрела до палатки, на четвереньках вползла внутрь и пьяно, почти бесчувственно рухнула на сырой пол. Вода в палатке, должной быть непромокаемой, стояла почти по щиколотку. Ей сказали, что внутри должны быть надувной матрас, спальный мешок и фонарь – где они? Выдра утащил, чтоб ей не достались? Сукин сын Томас, он и сейчас ее достал – после своей ужасной смерти. Милый ее Томас, незаметный умный Выдра, лучше его не было на свете. «Женская логика», – так сказал бы об Осе урод Клопски, ночующий на матрасе, набитом архаичными, купленными на антикварных аукционах зелеными бумажными долларами. Клопски, спящий с чернокожими мальчиками двенадцати лет, купленными за ничтожную мелочь. Урия всегда предпочитал таких, потому что черви, свивающиеся в клубы в его душе, властвовали над ним каждый раз, когда приходила ночь, потому что жадность не давала ему разогнуться даже в полроста. Жадность заставляла его, богатейшего человека, платить десятки кредов за то, за что следовало платить миллионы, и прогаживать миллионы там, где нужно было выложить лишь десятки, и ненавидеть себя в ночном мраке после того, как кончился коитус, и вышвыривать ребенка из постели немедленно (каждый раз парень должен быть новый, но только не надо говорить, что одноразовые коричневые ублюдки могут стоить больше чем полтысячи кредов за дюжину), и восставать аки сияющий феникс в утреннем свете, и снова цеплять на лицо широчайшую из улыбок, и снова приходить к миллиардам страждущих страстей дурачков-телепожирателей, чтобы снова обмануть их и получить новый – утренний – ментальный оргазм от обладания толпой. Оргазм человека, одномоментно трахнувшего несколько миллиардов дурачков, считающих себя умными лишь потому, что они способны зарабатывать какие-то деньги, и возвращаться домой, и кидать вонючие носки в нутро стиральной машины, и сидеть у телевизора, и потягивать пепси, или оранж, или разрешенный во всем мире виски, или запрещенный везде мескатоник, или легализованный в отдельных местах тринайт – в зависимости от пристрастий.

Томас был лучшим. Был. Признаемся честно: он никогда не любил Амаранту, он любил всяких девок, и их было много, и многие из них были куда красивее Осы, и уж, безусловно, куда мягче и проще. Признаемся еще честнее: Выдра боялся Амаранту. А Амаранта никогда не любила никого, кроме него, Выдры, и не могла сказать ему об этом честно и просто – так, как следовало сказать, потому что была гребаным элиминатором, и он был гребаным элиминатором тоже. Томас был единственным человеком, который мог вырезать гниль из ее души, но он не доделал работу до конца. Он бросил Осу в самый тяжелый момент ее жизни. И она решила, что только его смерть избавит ее от страданий и ревности.

Похоже, решила ошибочно. Потому что Выдра умер, а страдания лишь усилились. Усилились настолько, что Оса потеряла желание жить. Деграданты… Что ей деграданты? Какое ей дело до них?

В углу палатки лежала охапка пряно пахнущих листьев и кусок фольги – крышка от саморазогревающейся упаковки. Оса принюхалась, присмотрелась, ноздри ее нервно раздулись, зрачки озадаченно расширились. Ей показалось, что на фольге выдавлены какие-то буквы. Оса поднесла крышку к самым глазам, пытаясь рассмотреть в полумраке надпись.

«Пожуй эту травку, друг мой, – было написано на фольге знакомым каллиграфическим почерком. – Это листья шияхаси, они поднимут тебе настроение. Не унывай, не поддавайся зависти, делай то, что тебе должно делать, и тогда спасешься. Я прощаю тебя. Будь человеком».

И подпись: «Выдра».

– Друг мой, – хрипло, в полный голос произнесла Оса. – Друг мой, друг мой…

Она снова заплакала. Зачерпнула листья горстью и отправила в рот. Едва не подавилась – несмотря на приятный аромат, листья имели тошнотворно горький вкус.

Оса жевала листья настолько долго, насколько могла вытерпеть. Потом сплюнула желтую пережеванную кашицу в угол… сплюнула не раз, пока слюна не стала чистой. Легла на неровный жесткий пол, положила руку под щеку и сразу заснула.

Голова ее тихо, приятно шумела. И чужие голоса спорили в голове.