Граница горных вил

Образцово-показательный лагерь продержался ровно две недели. Это потребовало беспримерного личного мужества, в первую очередь, от его начальника — Леонида Семеновича Степанченко. Ну, и от его команды тоже.

Никто из нас, конечно, не вникал в дрязги, интриги и другую повседневность той педагогической комиссии, которая курировала Лэнд, и потому для нас остался загадкой выбор воспитателей для этой акции. Если меня мучили имперские амбиции, я бы с гордостью отметил, что моя родина имела вес в этой комиссии и даже вытеснила из проекта лагерей другие страны. Степанченко, хоть и украинец по происхождению, но с российским гражданством, оказался моим соотечественником.

Что касается принципа, по которому отбирался педсостав, тут я вынужденно согласился с гипотезой Бет. Их отбирали нарочно, чтобы как можно сильнее нам досадить.

Они приехали 20-го июня, через пять дней после конца занятий. Я был так изумлен составом явившейся команды, что даже не сразу ощутил законную патриотическую досаду.

Степанченко оказался кадетом. В самом прямом смысле: он преподавал в новосочиненном кадетском корпусе и носил самодеятельную военную форму. Вместо погон на ней красовалось нечто невразумительное, зато ремни скрипели, а уж фуражку он лелеял, как сделанную из стекла. Был он на удивление молод — скорее всего, мой ровесник. Казачий чуб и черные брови вызвали в моей памяти поток украинских ассоциаций — и не только в моей.

— Ой, лышенько! Який же гарный хлопец! — прокомментировала Ганка его явление народу. Хамить она не собиралась, просто случайно угодила в паузу мгновенной тишины. Народ тут же опять зашевелился, тишина разбилась. Степанченко забегал по толпе серыми беспокойными глазами, ища обидчицу. На Ганку он не обратил внимания, зато Саньку, глядевшую на него с дерзким прищуром, заметил, запомнил и невзлюбил — взаимно, как и следовало ожидать.

Я понял, что отсутствие языковых проблем само превратится в проблему. Дети свободно говорили на всех европейских языках, включая украинский. Кэт и Бет добились, чтобы каждый язык стал для них родным. И достать они могли на любом языке вполне грамотно. Я бы предпочел, чтобы они общались с воспитателями на ломаном английском. Плохой язык — вежливый язык.

Кроме Лени Степанченко, приехали еще четыре человека, причем трое из них (если не все четверо) были по неписаной субординации важнее своего начальника. Я даже пожалел его, беднягу.

Во-первых, в делегацию входила дама лет пятидесяти, стриженая, уложенная, рыже-фиолетовая и с фиолетовой же помадой на суровых, несколько скособоченных губах. Последствия микроинсульта, подумал я, но сострадания не почувствовал, только опасность. Будь у меня шерсть на загривке, она бы на эту даму встала дыбом, как сказано в одной хорошей книге.

Впрочем, дама пока что лишь молча улыбалась своей кривой улыбочкой. Звали ее Тамара Викторовна Корнеева. Заслуженный работник просвещения, чиновница 15-го класса, то есть разряда (она сама похвасталась, не удержалась). Специалист по школам при посольствах — то есть заслуженный сотрудник КГБ. Что, в общем-то, понятно.

Третьим был солидный человек в костюме и при галстуке, с бородкой и уже немолодой, но полный энтузиазма — Евгений Николаевич Ермолаев. Он был в команде старшим воспитателем. Сказав приветственную речь, вполне советскую по пафосу, он начал цепко вглядываться в лица ребят, стараясь, видимо, их сразу раскусить. Мне это очень не понравилось, хотя, конечно, в этом ведь и состоит его работа — понимать детей. А может быть, меня насторожили чересчур прямолинейные славянофильские мотивы в его выступлении. В общем, я почувствовал, что не хочу пускать его к ребятам.

Четвертой была девушка всем известного позднекомсомольского типа, который неудобно описывать. Мини-юбка, макси-ноги на макси-каблуках и вообще макси-формы, взбитая челка, много краски, пухлый капризный рот. И ладно. Все это ее проблемы. Роль ее в воспитательном процессе заключалась в организации культмассовых мероприятий (на соответствующем уровне). Звали ее довольно-таки символично — Галочка. Она умела очень громко играть на аккордеоне, который не поленилась притащить с собой.

Пятым был молодец постарше и поумнее Степанченко — лет тридцати, наверно. Он числился физруком. Короткая стрижка и много мускулов, которые он перекатывал, как шарики. Понятно, что такой герой предпочитал ходить даже не в футболке, а в майке, но в первый день он, как и Ермолаев, оказался в рубашке и при галстуке. Он был действительно силен и ловок и производил такое впечатление, что к нему неплохо бы приставить постоянный неназойливый присмотр («наружку», как пишут в детективах). Звали его Славик. Я на глазок присвоил ему звание капитана.

Во время церемонии приветствий мне определили место чуть позади дона Пабло. Я не должен был пересекать условной границы и вступать в слишком близкий контакт с гостями.

— Ты еще не умеешь, — смеялась Бет. — У тебя нет в глазах должного величия. Поэтому стой, как на сцене, и смотри внимательно. Потом расскажешь, что увидел.