Граница горных вил

Евгений Николаевич предлагал этот поход не только Милошу, а всем и каждому. Кроме того, он часто заводил промонархические речи, которые ребят скорее удивляли, чем на что-то вдохновляли. У нас монархия была реальностью, а не идеей. Но, в общем, этот вежливый и вкрадчивый дяденька не вызвал у ребят резкого отрицания, даже наоборот, да и поход их заинтересовал, а я задним числом перепугался. Однако тут Евгений Николаевич сам себе все испортил, сделав неосторожный ход. Когда многие из ребят стали склоняться к мысли, что сходить на русский Север — это здорово (да кто бы спорил?), Евгений Николаевич, повздыхав, сказал, что им надо написать бумагу — заявление, в котором официально попросить, чтобы их отпустили в такой поход. Без этого, мол, власти могут как-то воспрепятствовать благому начинанию.

— Ты понимаешь, — сказал Милош, — с тобой мы бы пошли в такой поход без всякого сомнения. А с ним вдруг стало неуютно. Особенно когда он сказал про бумагу и про «власти». Ты, что ли, «власти»? Или Бет? Мы и ответили ему: мы, мол, и сами монархисты. У нас король есть родом из России — вот мы за ним и пойдем, куда он нас поведет. Все как один. А иначе выйдет немонархично. Король может обидеться, особенно если мы начнем писать всякие самочинные бумаги.

Я горько пожалел, что не могу взять их в такой поход. Для нас с ними этот маршрут был закрыт навсегда. Но речь сейчас не о том.

Итак, Евгений Николаевич потерпел поражение и как-то сразу сник, зато Славик повел первую скрипку. Он в основном отвечал за выполнение бестолкового режима. После первой пробежки Славик стал осторожнее и занимался в основном тем, что досаждал Лене Степанченко, которого презирал, как профессионалы презирают плохую самодеятельность. Но после поражения партии монархистов Славик рьяно взялся за дело. Он ужесточил режим: отнимал книги, свечи и фонарики, тянул по часу каждую линейку, заставляя по пять раз пересдавать рапорт. Юмор последней меры заключался в том, что вечером его нещадно ели комары, зато ребята были неуязвимы. Славик этого не знал и тешился садистскими мечтами, что кто-нибудь взвоет от его «комариков».

Несколько раз он бесцеремонно разгонял то Тима с Лизой, то милую застенчивую Машеньку и Арве. Однажды крепко досадил Джейн. Дело в том, что один из ее женихов вздохнул и отступился, а другой, наоборот, счел временный отказ хорошим знаком: раз девушка серьезно выбирает, значит, он в ней не ошибся. Этот парень, управившись с известной порцией крестьянских работ, устроил себе двухдневный отпуск и приехал навестить Дженни. Чтобы не забывала о его существовании. Он и раньше, оказывается, приезжал. Зимой прогостил две недели, и все к нему привыкли. Можно сказать, приняли в семью. Звали его Петро, и лично мне он очень понравился с первого взгляда. Ну, так вот. Петро явился в гости, но наткнулся на глухой колпак, порасспросил соседей, нашел лагерь и уже сказал Джейн первое застенчивое: «Здравствуй», — как вдруг, откуда ни возьмись, налетел Славик и начал его выгонять. При этом Славик и Петро не могли объясниться словами и чуть не пустили в ход кулаки. Вмешалась Джейн, быстренько отправила Петра к Милице, да и сама туда отправилась. Славик пожаловался Тамаре Викторовне, та стала пилить Джейн за самовольную отлучку и неприличное поведение.

— А это мой жених, — сказала Джейн высокомерно и бросила на Славика уничтожающий взгляд.

Петро, пожалуй, выиграл от этой заварухи. Джейн могла его еще год проверять, прежде чем объявить женихом.

Так или иначе, но Славик всех достал, особенно отбоем. Костры в синих ночах при нем, можно сказать, совсем не взвивались. Стоило Снорри, или Петеру, или Андре распеться, поймать настроение — являлся Славик и всех разгонял. Закручивание гаек длилось дней пять. Потом Славик стал «подкатываться» к некоторым избранным ребятам с любопытным предложением. Он пригласил их подойти к костру попозже, когда все лягут и заснут, — чтобы посидеть в теплой компании, приятно провести ночное время. На приглашение нарвалась Лора, которая автоматически строила глазки всем подряд (а Славик принял это за чистую монету). Позвал он Арве — тот все больше помалкивал да усмехался, позвал тихого тугодума Мартина, подчеркнуто элегантного мальчика Робби и почему-то Саньку.

По застенчивости или по какому-то особому инстинкту Санька и Андре в этом лагере затаились, как партизаны. Им и всегда для взаимопонимания не требовалось много слов, а тут они совсем перестали общаться сколь-нибудь видимым образом. Санька смущала Леню дерзким прищуром, но со Славиком не связывалась. Если и присматривалась к нему, то издали и исподлобья, одним коротким мрачным взглядом. Было ли у Славика особое задание добыть именно эту ценную птичку, или он истолковал ее мрачный взгляд в свою пользу — осталось тайной.