ГРАНИЦА НОРМАЛЬНОСТИ

Забормотала рация. Человек в зелёной фуражке наклонился вперёд и сказал:

— Пронин слушает.

За окнами уазика мелькали стеллажи с книгами.

***

Люся проснулась от грохота. В окна лился утренний солнечный свет, на часах в каморке была половина десятого, а за дверным стеклом, прямо перед её носом, стояла замдиректора Татьяна Алексеевна и завхоз Павел Маркович; последний злобно стучал одной рукой по стеклу, а второй — себе по голове, намекая, видимо, Люсе на что-то.

Генотип

— Нет, это не мой сын! — воскликнул Волемир Пинтусевич.

Он со строгим недоумением посмотрел на стоящего перед ним мальчика в сером костюме и продолжил:

— Мы, Пинтусевичи, потомственные клоуны. А ты?

— Ты предвзято к нему относишься, — сказала жена. — Он у нас нормальный мальчик.

— Эльвира! — сказал Пинтусевич. — Ты просила поговорить с сыном. Я делаю это. Более того. Я воспитываю сына! Я разговариваю с ним как мужчина с мужчиной! Почему ты вмешиваешься?

Жена ушла на кухню. Может, варить ужин, а может и обдумывать ответ.

— Э-э-э… — сказал Пинтусевич. — Ах да! Иван! На кого ты похож?

— Люди говорят, на маму, — уныло ответил младший Пинтусевич.

— Вот именно! — сказал Волемир Мефодиевич, воровато оглянувшись. — О, как ты прав! Именно! И не смей мне дерзить! Ты смотрел на себя в зеркало? Ну какой из тебя клоун? С этим твоим маминым вечно постным выражением лица? Неужели весь род Пинтусевичей не оставил в твоей душе ничего? Твой прадед был клоуном, твой дед был клоуном, твой отец — клоун! Я тебя спрашиваю! Что ты молчишь?

— Оставил, — все также уныло сказал Иван.

— Что?! — спросил Волемир Мефодиевич, помолчав.

— След, — коротко ответил Иван.

— Какой след? О чем ты говоришь? Да одно то, как ты держишь эту чертову скрипку способно довести интеллигентного человека, — в этом месте Волемир Мефодиевич непроизвольно приосанился, — до…

— Оргазма, — брякнул Пинтусевич-младший.

— Не смей мне дерзить! – вскричал Пинтусевич-старший. - Ну почему, почему ты такой?!

И добавил с нажимом:

— А?!

— Люди говорят: в семье должен быть хоть один нормальный.

— Кто говорит? Что за люди?!

— Бабушки.

— Какие еще, к дьяволу, бабушки! — Волемир Мефодьич иногда позволял себе крепкие выражения.

— Родные. Твоя и мамина мамы, — объяснил Иван.

То, что в мире существуют общие для свекрови и тещи позиции, Волемира Мефодьевича изумило. Ему нарисовалась картинка, от которой явственно повеяло шизофренией — его собственная мать и мать супруги дуэтом поют песню. Почему-то «Самбади ту лав».

— Что, прямо вместе так говорят? — спросил он.

— Нет, по отдельности.

— А вот сходил бы на родительское собрание, — вернулась из кухни жена. — Раз уж решил заняться воспитанием Ивана.

— Я и так регулярно хожу на родительские собрания! — сказал Пинтусевич-старший, держась за сердце.

Жена пристально посмотрела на Пинтусевича-старшего.

— Да! — сказал Волемир Мефодиевич, — Регулярность, Эльвирочка, она ведь разная бывает!

— Раз в четыре года?

— Да! — драматично сказал Пинтусевич. — Олимпиады, например, проходят раз в четыре года! То есть регулярно!

— А раз в сто лет наступает новый век, — солидно сказал Иван Пинтусевич. Родители посмотрели на сына. Сын исчез.

— Кстати, о регулярности, — сказала супруга.

— Лучше о сыне, — быстро сказал Пинтусевич.

— Прекрасно, — сказала Эльвира Васильевна. — Как раз кончается восьмой год учебы нашего сына. Так что пора! Завтра в семь.

И вышла из комнаты.

— Нифига себе попил чаю, — горько сказал Волемир Мефодьевич и включил телевизор.

***

— А вас, Волемир Мефодьевич, я бы попросила остаться.

Учителя, сидевшие на первом ряду, внимательно смотрели на Пинтусевича, стоявшего у доски. Тому вспомнились школьные годы, и он немедленно принял позу несправедливо обиженного подростка: одна рука в кармане, нос — вверх, глаза — в пол, ботинки — не чищены, весь вид выражает готовность нахамить.

— Волемир Мефодьевич, — блистая очками, начала Нина Ивановна. — Я как классный руководитель Ивана обязана вам сказать.

Она сделала паузу, прижала обсыпанный мелом рукав к сердцу и продолжила.

— Мы все понимаем, у Ивана тяжелая наследственность. Мы знаем, что его прадед и дед были клоунами.

Бамц! — щёлкнуло в голове Волемира Мефодьевича.

— Мы знаем, что в молодости вы не раз сбегали из дома, не желая подвергать себя этим унизительным репетициям, Эльвира Васильевна нам про это много и подробно рассказывала.

— Но! — Нина Ивановна задрала вверх указательный палец. Волемир Мефодьевич заворожено посмотрел на него, машинально отметив про себя, что на кончике пальца — чернильное пятнышко в форме звезды. Нина Ивановна с силой бросила руку вниз, грозно сверкнули очки, и Волемир Мефодьевич вздрогнул.

— Нам небезразлична судьба мальчика, и мы обязаны принять меры!

— А что собственно случилось? — осторожно спросил Пинтусевич-старший. Чувствовал он себя как канатоходец, идущий над ареной с голодными львами. Вспомнился семьдесят девятый год, Ташкент, жара, голые животы, Валентина Пискунова, каучук-блонд, он сам с биноклем в руке в кустах возле арыка.

— Ваш сын вопиюще несерьёзен.

Учителя дружно кивнули, подтверждая сказанное.