Граница нормальности

Можно просто погулять в центре. Идти по улице, катить коляску с дочей, а потом посидеть у фонтана, поесть мороженого. Катя ведь очень любит мороженое.

Никита сидел и думал, как же так вышло, что всего этого он теперь лишён. Который уже раз мысли его текли по привычному кругу. Как ни старайся, а сделать так, чтобы остались целыми и те, и эти, очень сложно. Как уберечь людей, если они даже не знают, что даже намёк на нападение чреват для них опасностью для жизни? И как уберечь человечков, для которых умирать сотнями, спасая Никиту и его семью — как дышать.

Тимка уже привык к человечкам, он генерал самой маленькой армии в мире. Надо, будет, кстати, спросить у Канта Эммануиловича, как бойцы воспринимают эти игры. Кто знает, может для них это что-то вроде учений. У Полины, когда подрастет, тоже будут живые куклы. Никита вдруг подумал, что Тимка даже и не знает, что солдатики могут быть неживыми.

На экране монитора мелькали кадры «Битвы за океан». Чену Джеккиевичу, как и его прапрадеду, нравились фильмы с батальными сценами.

— Слушаю. Да, понял, — сказал Чен. — Никита, Полина проснулась. Ты подойдешь к ней сам или доверишь нашей службе?

Никита посмотрел на маленького гварда. На всю жизнь, подумал он. На всю жизнь.

— Нет, — сказал Никита. — То есть да. Я подойду сам.

* * *

Приложение «О хурзямриках и кросах»

— А что такое субъядерный биосинтез, как ты думаешь? Оно же зямрение.

— Это синтез материи на квантовом уровне, выделяется невероятное количество энергии. И зямрение — это обывательское название, ненаучное.

— Кто бы мог подумать… А почему био? Потому что животные это делают?

— Именно. Только животные могут это делать. То есть Х.

— Обалденные твари. Зря Никита отказался.

— Кормишь их чем угодно, а живут они в воде. Могут жить в расплавленном свинце, только жрать будут больше. Могут жить в плазме. Это для ракетных двигателей, хотя не только ракетных, а космических вообще.

— А чего им нельзя?

— Ртуть нельзя! Они пьянеют от неё.

— Покрыты шерстью?

— Какой шерстью? Представляют собой чёрные камушки, огромной массы. Камешек размером с ноготь тянет на килограммов на пять.

— Но это во время зямрения, то есть биосинтеза. А так они похожи на леммингов. Глаза голубые с крестообразным зрачком. Когда они появляются среди настоящих леммингов, те впадают в панику и несутся куда попало.

— На крупных леммингов, с подросшего котенка. Причём, так они выглядят, когда живут в газообразной атмосфере, в температурных пределах жидкой воды. Это ведь довольно специфические условия. А когда среда обитания и зямрения совпадают — выглядят как черные камушки.

— То есть когда они попадают в воду, они принимают форму камушков и ведут себя спокойно. Вот для чего нужна была вода!

— А когда среды не совпадают — там возможны девиации. У человечков есть чемпионат на самую удивительную форму хурзямрика. Единственный недостаток: процесс и объемы энергии контролировать не могут.

— Для этого есть Кросы, хотя про них не все знают, они симбиоты Х. И вместе они выделяют энергию постепенно.

— Человечки знают о К. Более того, только они и знают, поэтому и могут использовать. Собственно, только после открытия кросов (то есть когда поняли, что К. и Х. — это разные формы жизни), стали возможны межзвездные двигатели.

Счастливый билет

(и что из оного воспоследовать может)

Ум у меня методичный, мышление рациональное — во всяком случае, мне бы хотелось так думать. Поэтому когда я в первый раз услышал о счастливом билете, я лишь усмехнулся, рационально и методично. Плавали-знаем, врёте-не обманете, сколько я этих билетов слопал, штук двадцать точно, и ни разу счастья мне это не принесло. Ну разве что так, настроение поднималось. Чуть-чуть.

А иногда строго напротив — случались неприятности. В каком это я тогда классе учился? Ехал я с секции вольной борьбы, стало быть, это был пятый класс. Ехал на трамвае, вот хайте Советский Союз на сколько хватит, а только когда снова так будет, чтобы человек сам в трамвай заходил, денежки в кассу опускал и сам себе билетик отрывал… ну так вот, значит, ехал я в трамвае и три копейки опустил, и билетик себе оторвал, и номер проверил, и оказался он счастливый. Сложил я его аккуратненько в три загиба и сунул в рот. Конечно, вкуса билет, даже счастливый, был сомнительного, но была у меня такая странная привычка, складывать эти билетики втрое и сосать их, словно конфетку.

И заходит тут на остановке контролёр, а я стою на задней площадке один, как перст, и некуда мне деться. А она зашла в заднюю дверь и сразу ко мне. Я мычу что-то нечленораздельное, и билетик этот изо рта вынимаю. Вот, говорю, а сам расправляю его суетливыми пальцами. Глаза поднимаю и вижу её монументальную спину, и даже со спины этой видно, что выражение лица у неё сейчас брезгливое.