Граница. Таежный роман. Пожар

Сержант был ошеломлен. Он искал наркотики. Но это было что-то другое… Братеев приподнял ящичек. Не удержал — уронил обратно в тайник. Ящик оказался прямо-таки неподъемным. Братеев ухватил его обеими руками, потащил вверх и еле-еле выволок из тайника. Но там было еще что-то… Он заглянул внутрь, для чего ему пришлось лечь на пол и сунуть голову в отверстие. Еще один ящик — побольше. Деревянный, узкий и высокий, с круглой ручкой, вроде того, в каких плотники носят инструменты. С ним пришлось повозиться подольше. Он оказался еще тяжелее и никак не желал пролезать в люк.

Братеев напряг все силы, что-то хрустнуло в спине, вздулись жилы на висках, неприятно заныло в животе. Но он вытащил ящик, установил на полу. Перевел дыхание. Поднял крышку.

И не поверил своим глазам.

Это было золото. Плотно уложенные слитки. Они светились в полутьме грязной заброшенной фанзы мрачным красноватым блеском. Братеев почувствовал, как кровь прилила к голове, стало трудно дышать, туго и тяжело застучало сердце, словно бы увеличившись и не помещаясь в груди. Он сорвал нехитрый замок с металлического ящика. То же самое. Слитки. Золото!

Почему этот тяжелый мягкий металл имеет такую необоримую власть над человеческими душами? Что в нем такого? Он не утоляет жажды и голода, не лечит страшных болезней, не указывает верного направления, наоборот, заводит человека в лабиринт страстей, алчности, жестокости… Но с тех самых пор, как существует человечество, все пересчитывается на золото и все ему подчиняется.

Сержант Братеев не был исключением. Он вытащил из ящика один слиток, взвесил на ладони. Что можно сказать об этом холодном и как бы маслянистом прикосновении, об этой увлекательной, многообещающей тяжести? Все тайные мечты, все сновидения, все подавленные желания сосредоточились и воплотились в этом мертвом равнодушном брусочке.

Братеев знал, что такое золото. Когда-то его предки жили не только охотой и земледелием. Хаживали тайком по сибирским речкам, намывали золотой песок, сдавали тайным торговцам. Удача случалась редко, даже не в каждом поколении, но слухи и легенды о неисчерпаемых жилах, о самородках с кулак, о неведомых таежных речках, дно которых сияет нестерпимым блеском, жили, передавались из уст в уста, волновали мальчишек…

И он не избежал золотой лихорадки. Было ему лет тринадцать — самый отчаянный, кладо-искательский возраст.

Нашел на чердаке дедов еще старательский ковшик да каелку и отправился тайком за золотишком. Три дня по тайге бродил. И дудку бил, и на ручьях смывал. Как раз на третий день блеснули в ковшике тяжелые золотые крупинки. Наковырял он их десятка два, спрятал в тряпицу и припустил домой.

Дома малолетнего старателя ждал отец с вожжами и, не обращая внимания на объяснения и вопли, маленько поучил блудного сына. Пока вожжи посвистывали над юным Братеевым, он даже решил было утаить богатство от неблагодарного и не шибко умного родителя, но, как только наказание свершилось, боль утихла, сердце его оттаяло, и он торжественно развернул перед отцом тряпочку.

Тот поглядел, послюнил палец, подцепил одну золотину, поднес к глазам, осмотрел внимательно, вздохнул, взял с его ладони тряпку, основательно вытряхнул, аккуратно сложил и сунул в карман. А золотые крупинки растер подошвой.

— Наше-ел! Дурья башка! Колчедан это. Рядом с золотом лежал…

У неудачливого золотопромышленника расквасились губы и слезы навернулись на глаза.

— Да ты откуль знашь-то?! Ты бы поглядел… ты, поди, золота-то и в глаза не видал…

Отец покрутил головой, подумал и вдруг сказал глухим шепотом:

— Видал. Поди-ка сюды…

И повел сына в конюшню. Собственно, это была бывшая конюшня, поскольку лошадей еще дед свел в колхоз — от греха подальше. Все равно бы отобрали. Теперь в конюшне хранились инструменты да всякое старье, например бесполезная сбруя. Дед был прижимист — лошадей-то отдал, а хомуты оставил. Стены были сложены из толстых бревен. А из одного бревна торчал большущий сук, на котором висели эти самые хомуты, вожжи и уздечки. Малец не раз дивился такому счастливому случаю — как это во время постройки конюшни догадались оставить сучковатое бревно и как ладно этот сук пришелся.

Отец снял все с сука, ухватил его у самого основания и потянул на себя. Сук отошел вместе с частью бревна. Образовалось небольшое дупло. Отец сунул в него руку и вытащил моховой ком. Развернул мох, в нем оказался узелок, а в узелке… Продолговатый самородок величиной с мизинец.

Отец положил его на ладонь сыну, и тот ощутил и на всю жизнь запомнил эту тяжесть, это маслянисто-холодное прикосновение таинственного всевластного металла.

— Где нашел? — шепотом спросил сын.

Отец улыбнулся печально и понимающе. Когда-то и он спрашивал отца таким же хриплым горячечным шепотом… Где? В каком месте? Бежать туда сейчас же… Копать, намывать… Эх, дурачок!

— Дак это еще дедушко твой… скыркался помаленьку на одной горушке да и натакался.

Сын разглядывал самородок, любовался, дышал на него, чуть не лизнул. Поднял на отца изумленные глаза:

— Чего ж ты… Это ведь каких деньжищ, поди, стоит!