Граница. Таежный роман. Пожар

Васютин перевел дыхание и одернул гимнастерку. Голощекин уставился на него тяжелым немигающим взглядом. Но голос капитана был мягким, прямо дышал отеческой заботой:

— Рядовой Васютин, почему сапоги не чищены?

— Я из лесу, товарищ капитан, — пробормотал Васютин.

Голощекин снисходительно улыбнулся и пожал плечами. Ну что с ним поделаешь, с этим растяпой…

Борзов хорошо помнил историю с Васютиным и, в отличие от многих, не находил в ней ничего смешного. Полковник подошел к парню, положил ему руку на плечо, заглянул в глаза:

— Ну что, Васютин, не обижают тебя?

Васютин вытянулся, уставился в лицо полковнику круглыми, застывшими от напряжения глазами и промямлил:

— Никак нет, товарищ полковник!

Борзов вздохнул. А какого ответа он ждал? Что ж, это армия, а не богадельня… Иной раз круто приходится. Он понимающе кивнул и спросил мягко:

— А чего это бодрости в голосе не слышу?

У Васютина дрогнули губы, и он ответил просто, обыденно, как лицо гражданское:

— Ногу натер.

И тут же испуганно глянул за спину полковника, туда, где, широко улыбаясь, стоял капитан Голощекин.

Борзов обошел строй и направился к машине. Именно этой минуты ждал сержант Братеев. Он решительно шагнул из строя и догнал полковника.

— Товарищ полковник! Разрешите обра…

Полковник оглянулся. Голощекин стоял рядом с сержантом, дружески положив руку на его плечо.

— Слушаю вас. — Борзов был удивлен: казалось, все вопросы уже обсудили. Он даже не понял, что окликнул его сержант, потому что Голощекин — с той же интонацией — без запинки продолжил фразу:

— Товарищ полковник, надо бы нам сержанта Братеева представить к награде. Проявил смелость, отвагу… — Голос капитана крепчал, в нем звенел металл, мужественное лицо его светилось гордостью за смельчака-сержанта.

Ошеломленный Братеев дернулся, но рука капитана, так добродушно и вольно лежавшая на его плече, держала его мертвой хваткой. Братеев открыл было рот.

— …при задержании лиц, незаконно проникших на нашу территорию! — торжественно продолжал Голощекин.

Сержант почувствовал, как земля уходит из-под ног. Гнилой болотный туман застилал ему глаза, в голове звенело. Ему казалось, что невидимая рука сжимает его горло, что капитан каким-то сверхъестественным образом перехватил его голос и говорит за него.

— Хорошо! — согласился полковник. — Наградим.

Борзову на миг показалось, что во взгляде сержанта есть что-то странное, беспомощность какая-то и отчаяние. Все это как-то не вязалось с ситуацией, настораживало.

— Вы что-то хотели мне сказать? — ободряюще улыбнулся Борзов.

Братеев тряхнул головой, смигнул и будто проснулся.

— Товарищ полковник! — начал он, чувствуя, что это последний шанс, последняя минута, когда еще возможно восстать против окаянного капитана.

Сержанта ободрял твердый ясный взгляд полковника, он изо всех сил бежал на свет этого взгляда — из темноты и болотного морока.

Голощекин немедленно перехватил у Братеева инициативу.

— И сейчас не теряет бдительности! Продолжает следить за фанзой!

— Молодец! — Полковник крепко пожал руку подтянутому сержанту, подумав, что бывают же такие прирожденные солдаты — приятно посмотреть! — и повернулся, пошел к машине.

Он уже открыл дверцу, уже занес ногу на подножку… У сержанта в груди стукнул ледяной комок, в который разом превратилось его замершее сердце. Он бросился следом за Борзовым, вскрикнул неуставным молодым голосом:

— Товарищ полковник, здесь по-прежнему не все ладно! Я…

— Совершенно правы, сержант! — подхватил Голощекин.

Братеев невольно оглянулся. Глаза капитана смеялись, в них плясали бесовские искры, он ободряюще кивнул онемевшему сержанту и продолжил, преданно уставившись на вышестоящее начальство:

— Одному не справиться, а вместе мы разоблачим и накажем по всей строгости советского закона!

Братеев понял двойной смысл патетической тирады и ужаснулся наглости Голощекина. Волна бессильной ярости захлестнула его… Сержант Братеев потерял свою последнюю минуту.

Полковник больше не взглянул на него, и хотя слова были обращены к Братееву, видел он только Голощекина и говорил только с ним:

— Вы продолжайте наблюдение, сержант. И обо всем докладывайте мне лично. А вы, — это относилось уже к Никите, — не забудьте, что у нас совещание. Я жду вас в штабе.

Полковник отдал честь и сел в машину. Голощекин лихо козырнул в ответ. Побелевший сержант вяло приложил тяжелую ледяную руку к козырьку.

А Никита, даже не взглянув на окаменевшего сержанта, круто повернулся и быстро зашагал по своим делам. Дел у него было много.

Голощекин не шел, он плыл над землей. Его распирало ощущение всемогущества и власти, вседозволенности. Когда Братеев выскочил со своим доносом, а он, конечно, хотел наябедничать, мальчишка, сопляк, и знать-то ничего не знает, а туда же! Так вот, когда сержант вылез со своими правильными речами, Голощекин не испугался, ничуть. Ему стало весело, как всегда в минуту опасности. Он любил опасность, любил ходить по самому краю, любил чувствовать себя не таким, как все. Куда им, слабакам! Они все из другого теста. Такие, как Голощекин, не каждый день рождаются… А может, и не каждый год.