Граница. Таежный роман. Пожар

В общем, когда наступил наконец родительский день и мама приехала, он не интересовался ни конфетами, ни яблоками, которые она привезла. Он вцепился в нее и заревел. Сразу голос прорезался, и какой голосище!

И мама его забрала. В тот же день. Пошла в палату и собрала его вещи. А на все протесты начальника лагеря только молча кивала головой, потом задрала Вадимову рубашонку и показала его спину, покрытую сизыми созревшими гнойниками. Начальник забормотал, что в таких случаях дети должны обращаться к медсестре… Мама отрезала:

— В таких случаях бывает сепсис!

Чем повергла начальника в ступор, и он был, кажется, искренне рад их отъезду. Один из самых счастливых моментов в жизни Вадима: они с мамой выходят из ворот лагеря и идут на станцию, через лес, и солнце пронизывает своими лучами ветки высоких сосен…

Он вспомнил это так ясно, так остро — не события, не обиды и обидчиков, а само чувство защищенности и освобождения… И зарыдал, закричал, как тогда:

— Мама! Забери меня отсюда! Забери, пожалуйста! Возьми меня к себе! Я… я… — Он икал, и заикался, и давился своим отчаянием. — Я больше не могу! Я хочу к тебе!

Мама укоризненно вздохнула:

— Вадим, ты ведь уже не маленький…

Он закатился совсем истерическим визгом. Анна Станиславовна поморщилась и замахала рукой:

— Ну хорошо, хорошо, заберу… когда-нибудь… только не плачь так, связки повредишь.

Вадим затих, шмыгнул носом и просипел:

— Да-а, когда-нибудь… а они меня расстреляют! — с той же интонацией, как, бывало, угрожал ей, что не будет ничего есть и умрет, вот тогда она узнает, что такое — не покупать бедному ребенку мороженое хотя бы раз в неделю.

Она изумленно вздернула плечи:

— Фу, глупости какие! Кто это — они? И почему это — расстреляют? Это тебе Керзон наболтал? Что за нелепый, вредный человечек! Не дружи ты с ним. Я еще когда тебя предупреждала!

Вадим онемел от удивления. Он с Керзоном познакомился уже после маминой смерти… Но она сказала это так уверенно, что он отбросил сомнения — конечно, предупреждала, только он не обратил внимания, вот теперь и…

И тут он проснулся. Было уже позднее утро. И, конечно, никого, кроме него самого, в квартире не было. И чашка из сервиза «Мадонна» не стояла на столике. А телевизор работал — он забыл его выключить — и показывал «Вести с полей».

Вадим сделал все, как велела тетя Нюта. Побрился, принял душ, надел темный костюм. И поехал на кладбище.

Он вдруг испугался, что не найдет мамину могилу. И в самом деле, он ведь не был там со дня похорон, а тогда его вела тетя Нюта — и туда, и обратно — и он не запомнил дорогу.

Так оно и произошло. Вадим плутал по дорожкам и аллеям. Кажется, сюда и потом повернуть направо. Нет, тут совсем старые могилы… И какие запущенные… Ему вдруг стало больно при виде заброшенных холмиков, почти сровнявшихся с землей, покосившихся надгробных плит и полусгнивших крестов. Жалкие пластмассовые венки, выцветшие, исхлестанные дождями и ветрами, буйные сорняки, повалившиеся оградки. Вот и у мамы, наверное, так же…

Он мучительно припоминал, поставили ли у мамы памятник и оградку… Кажется, он поручал Керзону. И денег давал. Но не проверил, не съездил сам — своими глазами посмотреть.

Вадим устал. Становилось жарко и душно. Зайти, что ли, в контору, у них наверняка есть план или какие-то списки. И что он скажет? Где тут могила моей матери? Хорош сынок!

Вадим еще раз повернул направо… И узнал мраморного ангела с выщербленными крыльями. Конечно, он смотрел на него, когда говорили речи. Значит, надо встать так, чтобы ангел был впереди и чуть слева…

Да вот же она! Глинская Анна Станиславовна. Вадим остановился в изумлении.

Да, видать, Керзон не обманул и все устроил. Памятник — очень приличный памятник, плита из полированного черного гранита с золотыми буквами. И оградка — железная, кованая, с замысловатыми вензелями, заботливо покрашенная черной масляной краской. Но к цветам, растущим на могиле, Керзон наверняка никакого отношения не имеет.

У самой калиточки ровным рядком росли ландыши, теперь они уже отцвели, ярко краснели созревающими плодами. А ранней весной, должно быть, очень красиво — белые гроздья среди темных овальных листьев… А дальше — вдоль оградки, по всему периметру крохотного пространства, отныне и навеки ставшего приютом Глинской Анны Станиславовны, — ромашки, колокольчики, васильки. Она любила полевые цветы. Но эти были как бы не совсем полевые, не совсем дикие — заботливо выращенные, ухоженные, взлелеянные. Могила поросла травой — изумрудной, плотной, тщательно подстриженной, словно теплое бархатное одеяло укрывало этот грустный холмик.

И скамеечка была. Черная простая доска на двух чурбачках. А все-таки скамеечка. Посидеть, отдохнуть, поговорить с мамой…

Кто-то обихаживал могилу, не за деньги, не по обязанности — с любовью и трогательной памятью о вкусах и привычках покойной… Но кто? Вадим решил, что это тетя Нюта, больше некому. То-то она так взъелась на него! Конечно, обидно, она старается, ездит сюда после работы, усталая, больная… А он хоть бы заглянул.