Граница. Таежный роман. Солдаты

Никита не знает только одного: что она — сильная. И что женщинам известна сотня способов удержать возле себя мужчину. Можно восхищаться его умом, слушать, какой вздор он несет, и делать счастливое лицо — счастливое от сознания своей близости к этому мудрому человеку. Можно готовить ему изысканные блюда, говорить нежные слова, соглашаться с любым, самым неудобоваримым предложением, не замечать вредных привычек и закрывать глаза на то, что лично тебе глубоко неприятно. И при всем при этом жить своей собственной жизнью, позволяя себе маленькие радости, вроде легкого флирта или даже чего-то посерьезнее; но счастливое лицо, закрытые глаза к открытый от восторга рот всякий раз заставят мужчину думать, что он — единственный и незаменимый, обожаемый и невероятно необходимый.

Вопрос в том, зачем это нужно. Ну мало ли… Чтобы сохранить семью. Разведенная женщина вызывает ненужное любопытство окружающих. Или чтобы не потерять финансовой стабильности, которую обеспечивает хорошо зарабатывающий муж. Или чтобы иметь запасной аэродром.

Но Марине не нужны были от Никиты ни деньги, ни документальное подтверждение того, что она приличная замужняя женщина, ни клятвенных уверений, что ее всегда будут ждать — независимо от обстоятельств.

Вся ее беда заключалась в том, что она просто не хотела, не могла находиться рядом с этим мужчиной.

Она сильная. И она употребит свою силу не на то, чтобы удержать нелюбимого человека, а на то, чтобы выдержать его гнев, его презрение.

Итак, решено. Сегодня она обо всем скажет мужу. Завтра — Ивану. А потом…

— Взвод! Смирна! Стой, раз-два! — скомандовал Братеев.

В едином порыве взвод повернул головы и, грохнув сапогами, остановился. Полковник Борзов шел через плац. Он поспешно отдал честь и рассеянно сказал:

— Вольно. Продолжайте занятия.

Борзов заметил Марину еще издалека. Она медленно брела по дорожке, погруженная в собственные мысли, и теперь, заслышав приветствие солдат, подняла голову.

— Марина Андреевна! — окликнул ее Борзов. Он пересек плац и направился ей навстречу.

Остановившись, Марина огляделась, словно не понимая, откуда исходит позвавший ее голос. Увидев полковника, улыбнулась, и милое лицо ее сразу посветлело. Она подождала, пока Борзов подойдет, и улыбнулась еще раз, но теперь, вблизи, полковнику показалось, что улыбка у нее вымученная, неестественная, словно бы Марина боялась, что кто-то прочтет ее горькие мысли, и спешила заранее избежать лишних вопросов.

— Здравствуйте, Степан Ильич, — произнесла она приветливо.

Полковник пошел рядом, невольно подстраиваясь под ее неспешный шаг, а не под четкий ритм строевой ходьбы взвода.

Он собирался спросить у Марины две вещи: первое — написала ли она заключение по поводу Васютина, и второе — правда ли, что у них с Ванькой какие-то особенные отношения. И та, и другая темы были скользкими, и Борзов полночи провел без сна, прикидывая, как бы поделикатнее к ним подступиться. Он перебрал различные варианты интонаций — от суровой, «солдафонской», до доверительно-отеческой. По большому счету, он имел право получить ответы на все свои вопросы — и попытка самоубийства Васютина, и аморальное поведение Столбова целиком и полностью лежали на его совести как командира части. А Марина Голощекина имела отношение и к тому, и к другому инциденту. И если к первому — опосредованное, то ко второму — самое непосредственное.

К тому же полковник понимал, что, по сути, потребует от Марины дикости: солгать в первом случае и сказать правду — во втором. От этого зависело очень многое, и Борзов просто не представлял, как справиться с такой нелегкой задачей. Куда как проще рявкнуть: а ну, девка, говори правду — крутишь с Ванькой? Не крутишь? A-а, глаза отводишь! Значит, врешь. А теперь давай так: стрелялся Васютин? Стрелялся, говоришь? А вот тут правда мне не нужна, мне тут хитрая ложь требуется, чтобы начальство отвязалось, не приставало с инспекциями да проверками.

Сейчас, идя рядом с Мариной, полковник совершенно не знал, как начать разговор. Марина шла молча, продолжая улыбаться: то ли понимала затруднение полковника, то ли действительно прятала под этой рассеянной улыбкой свои невеселые думы. Так они и шли, не проронив ни слова, как невольные попутчики, которых соединила единственная дорога.

Молчание затягивалось, становилось просто глупым. Полковник кашлянул — получилось неестественно. Проклиная себя за нерешительность, Борзов наконец заговорил:

— Марина Андреевна, хорошо, что я вас увидел. Вы в санчасть? Ну и мне туда же. — Он уже не думал о том, что шел навстречу, то есть как раз в противоположную сторону. — В смысле — в штаб.

— А, в штаб, — вежливо откликнулась Марина. — А то я подумала, не заболели ли вы.

— Да что мне сделается! — Борзов махнул рукой. — Я, как старый пень, стою себе потихоньку… Спина вот иногда побаливает, так Мария Васильевна меня народными средствами лечит. Она у меня прямо знахарь.