Граница вечности

Тане следовало бы на этом остановиться и дать Опоткину возможность с достоинством выйти из тупиковой ситуации, но она не могла сдерживаться.

— Значит, перед вами стоит дилемма, не так ли? — спросила она. — Альтернатива западной финансовой помощи — либерализация в сельском хозяйстве Польши, чтобы они могли производить в достаточном количестве своего продовольствия.

— Больше реформ! — сердито воскликнул Опоткин. — У вас всегда одно решение!

— У поляков всегда были низкие цены на продовольствие, поэтому они сидят тихо. Стоит правительству поднять цены, как они начинают бунтовать.

— Мы знаем, что делать в таком случае, — сказал Опоткин и отошел в сторону.

Даниил ошеломленно застыл.

— Молодец, — похвалил он Таню. — Но ты можешь поплатиться.

— Я хочу еще шампанского, — сказала она и пошла в бар.

Там она увидела Василия. Он сидел один. Таня отметила про себя, что в последнее время на таких сборищах он появлялся без какой-нибудь девицы, и не могла понять почему. Но сегодня у нее все мысли были только о себе.

— Я больше не могу заниматься этим, — сказала она, подсев к нему.

Василий протянул ей бокал.

— Заниматься чем?

— Ты знаешь.

— А, догадался.

— Извини. Я должна жить своей жизнью.

— Что ты хочешь делать?

— Не знаю. В этом-то и проблема.

— Мне сорок восемь лет. И я испытываю нечто подобное.

— Что именно?

— Я больше не бегаю за девушками. И за женщинами.

— Не бегаешь или не можешь догнать?

— Как я понимаю, ты иронизируешь?

— Ты понятливый.

— Послушай, я вот что подумал, — с серьезным видом начал он. — Я не уверен, нужно ли нам и дальше изображать, будто у нас лишь шапочное знакомство.

— Почему ты так решил?

Он наклонился ближе к ней и понизил голос, так что ей пришлось напрячься, чтобы расслышать его в шуме вечеринки.

— Всем известно, что Анна Мюррей издает Ивана Кузнецова, но никто не ассоциировал ее с тобой.

— Это всё потому, что мы сверхосторожны. Мы делаем все, чтобы нас никогда не видели вместе.

— В таком случае нет ничего страшного, если люди будут знать, что мы с тобой друзья.

— Может быть. И что из того? — с сомнением спросила она.

У Василия на губах появилась озорная улыбка.

— Как-то раз ты сказала, что отдалась бы мне, если бы я бросил весь свой гарем.

— Не помню, чтобы я когда-либо говорила нечто подобное.

— Возможно, ты подразумевала это.

— Во всяком случае, такое могло бы случиться восемнадцать лет назад.

— А разве сейчас слишком поздно?

Она посмотрела на него, онемев от удивления.

Он нарушил молчание.

— Ты единственная женщина, которая действительно для меня имела значение. Все остальные представляли для меня лишь спортивный интерес. Некоторые даже мне не нравились. Если я никогда раньше не спал с какой-то девицей, это служило достаточной причиной, чтобы пытаться соблазнить ее.

— Поэтому ты становишься для меня более привлекательным, так, что ли?

— Вернувшись из Сибири, я пытался возобновить прежнюю жизнь, на что мне потребовалось много времени, но потом я понял: я не стал счастливым.

— Да неужели? — Таня все больше злилась.

Василий не замечал этого.

— Мы с тобой были друзьями долгое время. Мы родственные души и принадлежим друг другу. Когда мы будем спать вместе, это будет естественно.

— А, понятно.

Он не замечал ее сарказма.

— Ты не замужем, я не женат. Почему? Мы должны быть вместе и пожениться.

— Итак, подведем итог, — сказала Таня. — Ты провел жизнь, соблазняя женщин, не питая к ним никаких чувств. Сейчас, когда тебе вот-вот стукнет пятьдесят лет и они не привлекают тебя, — или, возможно, ты не привлекаешь их, ты делаешь мне одолжение, предлагая жениться.

— Может быть, я не очень хорошо выразил свою мысль. На бумаге у меня получается лучше.

— Что верно, то верно, ты не очень хорошо выразил свою мысль. Я — последнее утешение дряхлеющего Казановы!

— Черт возьми, я, кажется, обидел тебя.

— «Обидел» мягко сказано.

— Я вовсе не хотел этого.

Краем глаза Таня заметила Даниила. Повинуясь внутреннему порыву, она оставила Василия и пошла к своему редактору.

— Даниил, — обратилась она к нему, — я бы хотела снова поехать за границу. Найдется ли для меня место?

— Конечно, — сказал он. — Ты мой лучший автор. Я сделаю все возможное, чтобы ты осталась довольна.

— Спасибо.

— И кстати, я думал, что нам нужно усилить бюро в одной из зарубежных стран.

— В какой?

— В Польше.

— Ты пошлешь меня в Варшаву?

— Там назревают большие события.

— Хорошо, — сказала она. — Польша так Польша.

* * *

Камерон Дьюар был сыт по горло Джимми Картером. Он думал, что администрация Картера осторожничает, особенно в отношениях с Москвой. Камерон работал в отделе по делам СССР в штаб-квартире ЦРУ в Лэнгли в пятнадцати километрах от Белого дома. Советник по национальной безопасности Збигнев Бжезинский был ярым антикоммунистом, но Картер проявлял осмотрительность.

Однако это был год выборов, и Камерон надеялся, что придет Рональд Рейган. Он был сторонником агрессивной внешней политики и обещал избавить разведывательные ведомства от бессмысленных этических ограничений. Он будет больше похож на Никсона, надеялся Камерон.