Границы (без)опасности

– Смотри, избалуешь, – усмехнулась она… и прошла туда, в святая святых, за двери, за которые меня не пускали.

Сердце сжалось от жгучей ревности. Я понимала, что она мать, ей можно, она имеет право, но в то мгновение искренне думала, что на Стаса ей плевать. Ледяной тон, идеальная внешность, благородство и властность в каждом движении. Как можно такой быть?

Я готова была впиться ногтями в это прекрасное лицо почти без морщин, расцарапать до крови или натравить Генри, например, как натравливала на похитителя. И всё это лишь за «избранность», за то, что её пустили к Стасу, а меня – нет. А ведь ей нечего было ему сказать, а мне… мне так хотелось сотню, тысячу раз повторить, как люблю его, пусть даже бы он не слышал.

А потом дверь вновь отворилась, и меня смерили скептическим взглядом:

– Я не понимаю, детка, тебе особое приглашение нужно? – проворчала она. – Вперёд, внутрь всё равно не пустят, но тут стекло. Хоть полюбуешься.

Я глубоко вздохнула, оправила окровавленное платье – другого всё равно не было, а в больнице нашли только жуткую голубую пижаму, которую я не рискнула надеть – и толкнула двери. На этот раз мне никто не помешал.

Вероцкая стояла в предбаннике у большого окна (совсем как у американцев в больницах) и покусывала тонкую сигаретку, перебирая её пальцами – сплющивая и вновь расправляя. Собранная, деловая, причёска – волосок к волоску, макияж – как щит. Но в свете люминесцентных ламп такая уставшая. Бесконечно.

В это мгновение я особо остро поняла, что мы похожи. И Стас мне понравился, возможно, именно из-за того, что характер ему прививала эта женщина. Просто я сама ещё не нарастила такой жёсткий панцирь. Не пришлось. И надеюсь, не наращу никогда. Но желание в самой ужасной ситуации выглядеть гордо, независимо и идеально – оно у нас было общее.

Возможно, оно общее у всех женщин?

– Видишь, уже всё, – она криво усмехнулась, кивая в сторону окна. – Я же сказала: жить будет.

Я скосила глаза на лежащего в палате Стаса. Бледный, заметно отросшие за последнее время тёмные волосы разметались по подушке, тело закрывает белая простынь, лишь виднеется кусочек перебинтованного плеча. Я на секунду задержала дыхание, заставляя себя не ассоциировать белые простыни с похоронами. Это больница. Просто больница.

– Он вообще живучий, – добавила она.

– Надеюсь, – отозвалась я. И мы замолчали.

Вероцкая не стала делиться со мной волнениями, не стала что-то говорить. Мы просто стояли и молча смотрели туда, в палату. Но стиснутые до побелевших костяшек пальцы и щит из макияжа говорили лучше слов.

– Значит, будешь носиться с ним, если потребуется? – спустя несколько минут – пять? десять? – вдруг подала голос она. – И не сбежишь в поисках лучшей жизни?

– Только если к Генри, – усмехнулась я. – Он мне жизнь вообще-то спас. Придётся отплачивать.

А на языке так и крутилось едкое: «А вы сбегали?» Сбегали от мужчины, которого сами добивались? Сбегали от человека, которого ощущаете каждой клеточкой, как своего? Если да, то вы дура, Светлана Борисовна.

– Кстати, возможно, действительно придётся, – она вдруг улыбнулась, словно прочитала у меня в голове совсем другой ответ. Тот самый, про дуру. – Пёс сильно себя подставил.

– Он умница.

Мы снова замолчали. Светлана Борисовна продолжала мять сигаретку, потом начала слегка притоптывать каблучком. Я же продолжала смотреть. Изучать каждую чёрточку.

– Блять, не могу уже, курить хочется, – выдохнула она. – Я пойду вопросы решать. Тебя… теперь пропускать будут, но я бы посоветовала ехать домой. Совсем домой. Скоро подъедет Вениамин, ему по пути будет. Завезёт на квартиру, даст время собрать вещи, а потом домой. Никуда Стас не денется, будет и дальше лежать здесь. После транквилизаторов вообще тяжко просыпаться.

Женщина покачала головой, вздохнула, распрямила плечи и прошествовала к выходу. У самых дверей она остановилась и вдруг оглянулась:

– Кстати, этот мальчишка будет много гадостей про меня говорить, готовься, – и вновь улыбка чистая, открытая. – Но ради избежания недомолвок: да, я его провоцировала. Моего сына иногда надо подстегнуть. А так мы с самого начала договаривались с Сергеем Всеволодовичем, что один упрямый тип будет охранять его любимую племянницу. Береги его. И прошу, заставляй хоть иногда приходить на семейные встречи.

И она всё же вышла. А я так и не могла понять. Кого беречь? Упрямого типа в лице Стаса или дядю Сержа? И вообще, это она меня так благословила, что ли?

Оказалось, что да. Потому что сотню моих разговоров с главой «Сокола» по телефону и пять дней спустя Стаса забрали из больницы и… привезли сюда. Не представляю, как у меня получилось это провернуть, но он был здесь. Лежал в моей кровати. Всё такой же бледный, измученный и осунувшийся. Кто там говорил, что он успеет жирок подкопить? А ведь это была одна маленькая пуля в плечо, о которой он отзывался, словно о пустяке.