Грановский

Русская журналистика сразу же поняла анти-славянофильскую направленность статьи Грановского. «Отечественные записки» и «Библиотека для чтения» откликнулись похвальными отзывами (хотя с некоторыми критическими замечаниями), «Москвитянин» поместил полемическую статью за подписью «С». Высоко оценил статью Грановского Чернышевский, который подчеркнул в «Современнике» значение работы Грановского для опровержения важной ошибки, вовлекающей в различные заблуждения, будто родовой строй составляет «исключительную принадлежность славянской истории в противоположность германскому племени, чуждому, по их мнению, общинного начала…» (86, 2, 736). Он отметил, что если немцы исследовали вопрос о немецкой древности в духе «тевтомании», то исследования русской древности у нас послужили опорою совершенно другой мании. Осуждая всякие национальные пристрастия, в особенности славянские и немецкие, он указывал, что различие общинных форм у русских и немцев есть «разница… не в национальном характере, а только в эпохах исторического развития» (86, 2, 738). Положительно оценил Чернышевский эту статью и в рецензии на первое издание сочинений Грановского (см. 86, 3, 346–368).

Мы уже упоминали, что Грановский отводил большую роль Петру I в русской истории. Незадолго до смерти он с особенным восторгом говорил о нем Фролову (январь 1855 г.), рекомендовал К. Д. Кавелину (январь 1855 г.) заняться специально историей Петра, который «сто тридцать лет ждет… себе ценителя» (8, 453). Естественно, что симпатии к Петру сопровождались критикой славянофильской доктрины.

За два дня до смерти, 2 октября 1855 г., как бы подводя итог своему отношению к славянофильству, Грановский писал Кавелину: «Самарин, поступивший в ополчение, доказывает всю важность теперешних событий тем, что по окончании войны офицерам, служившим в ополчении, можно будет носить бороду, следовательно, кровь севастопольских защитников недаром пролилась и послужила к украшению лиц Аксаковых, Самариных и братии. Эти люди противны мне, как гробы. От них пахнет мертвечиною. Ни одной светлой мысли, ни одного благородного взгляда. Оппозиция их бесплодна, потому что основана на одном отрицании всего, что сделано у нас в полтора столетия новейшей истории. Я до смерти рад, что они затеяли журнал… Я рад потому, что этому воззрению надо высказаться до конца, выступить наружу во всей красоте своей. Придется поневоле снять с себя либеральные украшения, которыми морочили они детей, таких, как ты. Надобно будет сказать последнее слово системы, а это последнее слово — православная патриархальность, не совместная ни с каким движением вперед» (8, 456–457).

Как видим, Грановский был непримирим к славянофильству и в этом отношении был близок к другому русскому просветителю того же времени — Чаадаеву, а также и к Белинскому. Он не пошел на уступки и не впал в заблуждения, в которые впал Герцен еще в России и тогда, когда уже в эмиграции пришел к идее «русского социализма» и видел в славянофилах союзников.

Грановский заметил симпатии Герцена к славянофилам еще до их разрыва с западниками и, подобно Белинскому, скептически отнесся к иллюзиям Герцена относительно возможности прогрессивного развития мировоззрения славянофила Ю. Самарина. 15 ноября 1843 г. Грановский писал Н. X. Кетчеру: «Фильтирах… (прозвище Герцена. — З. К.) завел дружбу с Юрием Самариным. Я давно говорил наперекор тебе и Боткину, что Самарин очень умный и даровитый человек, оставляя в стороне его мнения. Фильтирах же пришел было в восторг от этих самых мнений» (8, 459). Но тогда эти иллюзии Герцена были неустойчивы и быстро рассеялись.

Иначе обстояло дело в 50-х годах, когда Герцен, проповедуя «русский социализм», не прочь был протянуть руку славянофилам на этом шатком мосту. Грановский, наоборот, в это время особенно резко отрицательно относился к славянофилам, и заигрывания Герцена, тем более бессмысленные, что к ним остались равнодушны сами славянофилы, лишь раздражали Грановского. В 1854 г. он писал Герцену из Москвы: «…глядя на пороки Запада, ты клонишься к славянам и готов им подать руку. Пожил бы ты здесь, и ты сказал бы другое» (8, 448). Еще более резко писал он Кавелину о тех же симпатиях Герцена в октябре 1855 г., т. е. совсем незадолго до смерти: «И что за охота пришла человеку разыгрывать перед Европою роль московского славянофила, клеветать на Петра Великого и уверять французских refugies в существовании сильной либеральной партии в России. У меня чешутся руки отвечать ему печатно в его же издании (которое называется Полярной звездою)» (8, 456).