Грация и Абсолют

Несмотря на недельную пьянку, послание получилось довольно стройным. Сначала он описывал своё приключение в Тихорецке: то, каким образом были убиты им два сотрудника милиции и как он затем скрылся. В виде отступления следовало обращение к «советским руководителям». Когда, мол, они «проверят и убедятся», что всё рассказанное им о его вине – правда, то должны будут понять: «и всё последующее изобличение является точно такой же подлинной правдой». Им «останется лишь отдать приказ о глубоком расследовании и последующем наказании предателя Родины».

Нигде не называя имя Алика, Можов утверждал, будто «сведения о прошлом предателя были почерпнуты из собственных его признаний во время частых совместных выпивок». Следовало выведенное крупным почерком пояснение: «Сильная степень опьянения (пились неограниченно водка, коньяк выдержанный) доказывает потерю тормозов и, как результат, полноту и правдивость признаний».

Сообщая, как Лонгин Антонович «обеспечивал гитлеровцев первосортным горючим в огромных количествах, которое оборачивалось реками крови советских воинов», Можов заявлял: «Я больше не могу нести груз как собственной вины, так и вины молчания о делах иуды» и «пусть меня расстреляют, верю, и он, несмотря на огромные связи, пойдёт в тюрьму. А после его красивой сладкой жизни тюрьма, лагерь для него хуже расстрела».

Послание писалось шариковой авторучкой под копирку. Можов написал его дважды и адресовал первые экземпляры Брежневу, главе правительства Косыгину, копии – председателю Верховного Совета Подгорному и председателю КГБ Андропову. Доехав электричкой до станции, через которую шли поезда на Москву, Можов подождал скорого и бросил письма в ящик почтового вагона.

Кремлёвские люди уделили посланию, поскольку оно относилось к Лонгину Антоновичу, должное внимание. Товарищи, которые ощущали значительную пользу от его деятельности, рассудили: если написана правда (талантливый человек впрямь работал на немцев), то кому нужно сегодня его разоблачение? Одному написавшему. А он, следует из его признания, сам убийца. Таким образом, наиболее разумное – ознакомить профессора с тем, какой информацией он вооружил пригретого им преступника. Затем надо будет найти оптимальный выход из ситуации. Копия послания была «спущена» компетентной службе на местах.

Начальник, принимавший Лонгина Антоновича, с видом озабоченности ждал, когда тот окончит чтение. Гость положил на стол последний лист, глядя на него в спокойном раздумье.

– Что за негодяй-то рядом с вами был, – выразил сожаление хозяин кабинета.

Профессор не поднимал глаз от листа.

– Не ожидал я от него такой писучести.

Начальник проговорил с издёвкой:

– Как же вы так наивно относились? – он постучал пальцами по столу, требуя внимания, и, когда профессор встретился с ним взглядом, произнёс назидательно: – Надо быть осмотрительнее в выборе собутыльников.

Лицо гостя было бесстрастным. Минуты три в кабинете стояла тишина. Его хозяин сказал с таким видом, будто его осенило:

– Он психопат?

Профессор не ответил.

– Вы не замечали у него ничего ненормального? – задал вопрос начальник.

– Замечал странности.

– Понятно… – проговорил хозяин кабинета, тоном поощряя Лонгина Антоновича к продолжению, но тот спросил:

– Где он сейчас?

– Скрывается.

– Скрывается? – сказал профессор, словно не расслышав.

Его собеседник усмехнулся:

– А вы думали, он с поднятой головой будет ждать следователей? – у начальника было выражение, будто он несказанно удивлён, что есть люди, допускающие подобное.

Он подождал, не скажет ли гость что-нибудь, и завершил разговор:

– На сегодня хватит. Подумайте над объяснением, как могли родиться эти обвинения против вас? Есть ли в них доля правды? Позвоните мне, и я вас приму.

108

По пути домой Лонгину Антоновичу представлялась и представлялась набитая немытыми людьми ужасная тюремная камера, зловонная параша, возникали перед внутренним взором колючая проволока лагеря, остервенело лающие овчарки, автоматчики на вышках...

Он рассказывал Алику о «телеге» Виктора, а душу крутило. Алик, лёжа на тахте ничком, вскричала приглушённо:

– Я ждала от него скандалов, но такого?! А после последнего приезда уже и скандалов не ждала. Он был спокойный. Чего ему недоставало? Свой дом, любящая баба! Деньгами помогаем – на водку хватает... Вот га-а-дина! какая же он пакостная гадина!

Профессор ходил по кабинету, выпив коньяку, на столе стояли бутылка и рюмка.

– Я предчувствовал. В нём же сидит неуправляемое второе «я».

– Но себе же во вред! себе-е… – Алик уткнулась лицом в узорную подушечку. – У него же было всё, как у людей! Лучше, чем у многих, многих людей, Ло-о!

Лонгин Антонович взял бутылку, опустился в кресло. Когда наливал рюмку, рука дрожала, и коньяк он выпил морщась, чего раньше за ним не замечалось. Алик вскочила с тахты, села на ковёр перед креслом мужа. Он привстал, чтобы поднять её, но, забыв об этом, сел на ковёр рядом с нею: