Гравилет «Цесаревич» (сборник)

– Идем, Барри, – сказал старичок и неторопливо пошаркал к парадному, унося с собой необозримую рыхлую память о массовых митингах, массовых восторгах, массовых героизмах, массовых расстрелах, массовых выселениях, массовых предательствах, массовых смертях, массовых надеждах, массовых дряхлениях, сквозь клубящиеся бездны которых, чуть мерцая в темноте, как струйка ни в чем не виноватого и ничего не понимающего Барри, сочилась удивительно короткая его жизнь.

– То есть, учусь на художника, четвертый курс… вы не подумайте – так, маляр…

Она взглянула на него, искря стеклами очков.

– Я и не думаю. Маляр так маляр.

Она была как призрак, порожденный ночным маревом. Казалось, она светится. Казалось, она ничего не весит, не касается земли, плывет, над этим обыкновенным мокрым тротуаром, и каблучки ее стучат просто так, для виду, чтобы никто не понял, кто она такая.

Господи, да ничего в ней не было! Чистое легкое лицо, короткое платье, тонкие руки, открытые до плеч…

Она была как душа. Дима склонил голову набок, не в силах оторвать взгляд. Просто нельзя было не знать, как добраться до Уткиной заводи. Сегодня мой день, подумал он. Сердце вдруг взбесилось: казалось, не то что ребра – рубашка не выдержит и лопнет, вот сейчас лопнет…

– Автобусом, я только не помню, – сказал он, поднявшись со скамейки, – где останавливается восьмерка. Придется чуть-чуть поплутать…

Она смотрела на него. Ей было легче – она закрывалась очками, в них отсверкивал далекий фонарь.

– Может, на пальцах объясните, маляр?

Дима сделал беспомощное лицо.

– Сам буду искать, – извинился он. – Шестым чувством. Если вы устали, или не хотите с маляром идти рядом – я могу сбегать, а потом вернусь сюда и доложу, лады?

– Быстрее будет спросить кого-нибудь другого, – недовольно сказала она.

Секунду Дима стоял с разведенными руками, взглядом лаская ее настороженно сжатые губы, а потом вздохнул и уселся обратно.

– Это, несомненно, логично, – согласился он.

Она не могла уйти, он всемогущ. Только он должен выполнить ее просьбу. Она задумчиво вытянула губы в трубочку. Улицы были пусты. Окна гасли – то одно, то другое.

– И зачем вам так далеко! – спросил Дима.

– Не ваше дело, – резко ответила она, но не ушла, лишь с ноги на ногу переступила в нерешительности. Ноги стройно светили на фоне черного отблескивающего асфальта. Она перехватила его взгляд, издевательски спросила:

– Нравится?

Дима поднял глаза. Ее очки отсверкивали, как ледышки.

– Да, – виновато ответил он и опять чуть развел руками: дескать, что ж тут поделаешь. Она скривилась. Он поспешно добавил: – Вы не думайте, это у меня профессиональное.

– Профессиональное заболевание – сифилис, – едко сказала она. – Кто-то из ваших великих в принципе не мог нарисовать женщины, если с ней не переспал?

Дима тяжко вздохнул.

– Потрясающая эрудиция. Вы, простите, из искусствоведов?

– Нет, – ответила она. – Я спешу.

Дима вскочил.

– Да, конечно, шеф, – сказал он энергично. – Простите, я отвлекся. Засмотрелся, – добавил он. – Это вон туда. Бежим?

Она взъерошила маленькой пятерней свою короткую прическу. Решительно отрубила:

– Бежим!

И зацокала рядом с Димой, глядя только вперед, держась прямо и строго, как в строю. Дима смирил шаги – поначалу он и впрямь побежал от избытка чувств.

– Вы действительно спешите?

Она помолчала, потом ответила ядовито:

– Если бы я хотела прогуляться в обнимку до ближайшей парадной, я бы прямо сказала.

Дима всплеснул руками.

– Бога ради, не надо прямо! Если вас не затруднит, молчите, я сам догадаюсь.

– Повремените, – отрубила она.

Они неслись.

Город здесь не походил на себя. Был просторнее, темнее, свежее, земля влажно дышала; напоенный теплым туманом воздух создавал ощущение сна. Казалось, ночь южная; казалось, тропическая; казалось, самая главная в жизни.

– Вечер такой чудесный, – сказал Дима. – Даже жалко спешить так… – он испуганно осекся. – Только не сочтите за намек…

Она только фыркнула.

– Вам не нравится? – печально спросил он.

– Это уже не столько вечер, сколько ночь, – сухо сказала она. – А ночью надо спать. Или, еще лучше, работать. Меньше отвлекающих факторов.

– Ну да?! – изумился Дима. – А плеск невидимых в темноте волн? А прибрежный песок под кокосовыми пальмами, после дневной жары еще теплый, как человеческое тело? А звезды, наконец?

– Перестаньте паясничать. Взрослый же человек.

– О да, – сказал Дима. – А вы не ленинградка.

– Ну и что?

– А я тоже не ленинградец. Родился в Москве, здесь учусь только.

Она помолчала, явно колеблясь, отвечать ли информацией на информацию, или пренебречь. Такт пересилил.

– Владивосток, – уронила она.

– Лихо, – сказал Дима с восхищением. – А я вот Европы не покидал, обидно… Как же вы заблудились?

Она молчала.

– Это секрет? – кротко спросил он.

Она поджала губы. Потом такт пересилил снова.

– Мы на неделю приехали. Подруги в какой-то театр пошли прорываться, а мне эти лицедейства даром не нужны. Решила просто посмотреть вечерний город и… перестаралась.

– Не огорчайтесь, – сказал Дима. – Я вас спасу.

Она фыркнула. На протяжении всего разговора она не взглянула в его сторону ни разу.