Гравилет «Цесаревич» (сборник)

– Тут тоже не все ясно, – процедил я.

– Ах, даже так?!

Помолчали.

– Тема некорректно сформулирована. Я буду против тебя на Ученом Совете. Извини.

– Твое право.

Он не уходил. Пригубил своей шипучки, повертел в пальцах резной, словно морозным узором покрытый бокал. Солнце клонилось к лесу на горизонте. По безветренной воде то тут, то там вдруг расходились медленные круги – бегали водомерки.

– Клев сейчас… – мечтательно, как-то очень по-русски проговорил Джамшид.

Я не ответил.

– Лицо у тебя нехорошее, – негромко сказал он. – Переживаешь очень?

– Да, – сказал я.

– Ты хоть с приличными ребятами дело имеешь, – утешил он.

– В том-то и дело. За сволочей не страдаешь так.

– Не скажи. Когда целый год – грязь, потом еще год – грязь, потом еще год – грязь, потом – кровь, потом – и грязь, и кровь, а эти пауки в банке не унимаются, и ни одного мало-мальски приличного человека нет среди них… а внизу – ни правых, ни виноватых, все виноваты, и все правы, а трупы так и отлетают!

– Нити в Москву пошли? – осторожно спросил я.

Он горько усмехнулся, вертя бокал в пальцах.

– Какие там нити? Веревки.

– Из обеих республик, естественно?

– Естественно. Но не только. Там еще сложнее оказалось, Алексей. И еще безнадежнее.

Он как-то сразу утратил воинственность, с которой нападал на меня. Словно даже постарел.

– Ну что, по коням? – спросил я и встал.

– Пошли, – глухо сказал Джамшид. Скулы у него прыгали. – Поработаем.

Мимо них, грохоча мотающимся от обочины к обочине прицепом, промчался шальной грузовик и прервал единство. Пряча лицо у Димы на груди. Инга перевела дух, и, когда лязг затих в ночной туманной дали, тихонько сказала, так и не сняв руки с его плеча:

– Вот теперь я к тебе точно не пойду.

Дима улыбнулся.

– С такою речью страстной нас оставлять одних небезопасно.

По ее молчанию он понял, что «Ромео и Джульетту» она тоже не читала. И фиг с ними, подумал он.

– Ну что такого ужасного может произойти? – спросил он чуть дрожащим голосом.

Инга опять запрокинула лицо, заглядывая ему в глаза.

– Добрый хищник, – нежно сказала она. – Подходит мягко, смотрит снизу и жалобно так говорит: можно я тебя съем?

– Просто очень хочется тебе картины показать. Правда. Я сейчас фонарик выволоку карманный, и буду тебе по одной их носить, ладно? Не уйдешь, пока я буду корячиться по лестнице?

– От кого уйду? – она неумело погладила его шею, потом коснулась губами его подбородка и тут же отпрянула. – Я дура, прости. Все прошло. Идем.

И первой шагнула вперед.

Тетя Саша уже спала. На цыпочках они миновали темный коридор. Половицы скрипели оглушительно. Вошли. Инга сразу выскользнула из туфель. Дима притворил дверь и зажег свет.

Вот его комната: выцветшие, отстающие от стен обои, трусы и носки на по-летнему холодном радиаторе, холсты, бумаги, завалы книг. Окно. Раскладушка. Роден на стене.

И здесь – она.

– Извини, я никак не ожидал принимать гостей…

– Все в порядке.

Он подошел к «Пляжу». Замер на миг, вцепившись пальцами в простыню. Только бы она поняла, думал он. Только бы ей понравилось!

– Интересно, – сказала Инга, приближаясь беззвучно в капроновых подследниках. Левый был окровавлен едва ли не наполовину. – Что было бы, если б я не у тебя спросила дорогу?

– Пятка была бы цела, – ответил Дима, с сочувствием глядя, как она прихрамывает. Она подошла, уже совсем по-родному положила ему руку на плечо. Без туфель она стала еще чуть ниже ростом.

– Я серьезно, – сказала она. – По-моему, было бы ужасно.

– По-моему, тоже, – сказал Дима и обнял ее за плечи, спокойно и нежно, как жену.

– Вот что я хотел показать тебе больше всего. Это последняя. – Дима сдернул простыню.

Инга поправила очки. Не дыша, он следил за ее лицом. Инга была разочарована, хотя старалась не показать этого. Покосилась на него виновато, вновь уставилась на полотно.

– Красиво… – неуверенно сказала она. – Море такое теплое…

– А теперь, – Дима показал пальцем на шнурок светильника, – дитя мое… Дерни за веревочку – дверь и откроется.

– Какая дверь? – не поняла Инга. «Красную Шапочку» она, видимо, тоже не читала. Или забыла. Ну и фиг с ней, с Шапочкой.»

– Главная, – сказал Дима.

Инга дернула.

И вздрогнула – он отчетливо почувствовал это лежавшей на ее узких плечах рукой и бедром, касавшимся ее бедра. Лицо ее озарилось багровым светом, брови сдвинулись.

– Как ты это сделал? – отрывисто спросила она.

– Полгода химичил, – пояснил он.

– А свет?

– Что – свет?

– Он случайно красный? Или ты так и хотел?

– Случайно, – признался Дима.

– Это очень хорошо, что красный, – медленно проговорила она. – Свою кровь не прольешь – чужой не увидишь… А кто это выдумал? С красками?

– Да я и не знаю. Эффект-то всем известный, только я его до крайности довел… Не слышал, чтобы кто-то еще эдак баловался… Наверное, я первый, – он смущенно улыбнулся. – Нравится?

– Ты гений, да? – спросила она, отворачиваясь от картины.

Он фыркнул старательно, но она даже не улыбнулась.

– Я всегда думала, – проговорила она, глядя на него как-то благоговейно, – что если кто-то выдумает нечто дающее… ну… новую дорогу – это гений.