Гравилёт «Цесаревич»

Даже того, от чего больно и что все нормальные люди стараются забыть поскорее, подумал он. Но не произнес вслух.

– Этот оборот я обязательно себе отложу. Но он редкостно экспрессивный, не разменивай его по мелочам. Береги для самых крайних случаев, хорошо, сын?

Лэй молча кивнул.

В люке полыхнул свет, и немедленно раздался надтреснутый от усталости, немощно торжествующий голос Обиванкина:

– Есть ток! Заходите!

Внутри корабль до странности напоминал не так давно покинутый ими мрачный вагон электрички: то же длинное прямоугольное пространство и те же ряды кресел. Кресла, правда, были поудобнее, как в самолетах, с ремнями-фиксаторами – но их, не тушуясь, безо всякого там нелепого благоговения перед бывшим чудом техники тоже сумела обработать прохожая публика: прорезы, рисунки, афоризмы… На противоположной стене салона, прямо напротив входа, красовалась сделанная распылителем размашистая надпись синей краской: «Здес иблис John и Мила». А поверху победно сверкало алым, тоже напыленным: «Иблис – это типа шайтан, дэвил крутой. Учи рашн, ебло заморское!»

– Лучше не смотреть, – с виноватой улыбкой сказал стоящий у пульта в переднем конце салона Обиванкин и даже чуть развел руками, словно он считал себя за всю грязь в ответе. – В мое время такого не было.

– Было, – сказал Гнат. – Только не здесь.

Обиванкин смешался.

– Ну, – проговорил он, отворачиваясь, – я, собственно, именно это и имел в виду. – Помолчал. – Простите великодушно, но вам придется поскучать. Прикройте, пожалуйста, люк от греха подальше… вдруг кто-то заметит. И – присядьте. Я тут… э-э… осмотрюсь.

Его обходительность была как антикварный серебряный сервиз в столовой сумасшедшего дома.

Лека показал Лэю на сиденье; тот плюхнулся и с наслаждением подобрал ноги под себя, уткнув подбородок в колени. Лека сел рядом.

– Как ты? – спросил он тихо.

– Нормально, – сказал Лэй. – Не боись, живой.

– Ну и прекрасно.

Гнат прошелся по узкому проходу между стеной и креслами в хвост, зачем-то поскреб обивку стен. Ведя пальцами по одному из толстых кабелей, шедших вдоль стены на высоте его роста, вернулся. Сел на крайнее сиденье перед Лекой. Обернулся к нему, словно желая что-то сказать, – но не решился. Отвернулся.

Преобразившийся Обиванкин мудрил у пульта, что-то мурлыча себе под нос. Плащ он скинул на пилотское кресло и теперь то присаживался на корточки, щупая что-то одному ему ведомое в пазухах пульта, который и Леке, и Гнату казался стопроцентно игрушечным, киношным, чуть ли не надувным; то вновь вставал, оглядывая и ощупывая эффектные ряды приборов на верхних панелях. Иногда под его пальцами что-то пощелкивало или поскрипывало. Потом, когда он в очередной раз с кряхтением присел, щелкнуло погромче, и откинулась какая-то крышка почти у самого пола.

– Ну вот, – удовлетворенно сказал Обиванкин. – Я же знал!

И опять принялся за свое.

Лека уже не мог ни возмущаться, ни надеяться, ни ужасаться. Смертельно хотелось спать. Но стыдно было отключиться, пока сын бодрствует. Вот дождусь, когда Лэй задремлет, – и отрублюсь, думал он. А утром… будь что будет. Наверное, не расстреляют. Да ведь у нас же нет смертной казни уже… В ушах зазвенели далекие горны, стриженый мощный затылок Гната, хладнокровно ждавшего впереди, косо потянулся куда-то вверх и вбок.

Он уже не видел, как Обиванкин расстегнул наконец свою заветную сумку и с умеренной осторожностью извлек из нее прямоугольный прибор, похожий то ли на видеоплеер, то ли на ноутбук без крышки. Более или менее выспавшийся днем, Гнат смотрел во все глаза, но так и не смог уразуметь, полная ли тут фанерная бутафория или просто купленная в комиссионке бытовая электроника. Антигравитатор пробыл в поле его зрения считаные секунды; Обиванкин наклонился и без особого нажима вогнал свой прибор в какую-то щель в цоколе пульта. Что-то щелкнуло, словно сработали некие зажимы или захваты; Обиванкин шумно выдохнул (оказывается, во время этой процедуры он забыл дышать) и медленно выпрямился. Постоял несколько мгновений, глядя то на пульт, то в лобовое стекло планера, за которым дымилась промозглая ночь, – и медленно опустился в пилотское кресло.

В животе у Гната вдруг холодно оборвалась, заклокотала и подкатила к горлу сладкая жуть.

– Ну, что? – стараясь говорить спокойно, спросил Гнат.

– Все, – просто ответил Обиванкин, не оборачиваясь. – Установил и подключил.

– Сейчас полетим? – спросил Гнат.

Обиванкин не ответил.

Лэй локтем толкнул Леку в бок и зашипел:

– Папа!

– А? – вскинулся Лека, ничего не понимая со сна. – Что?

– Папа, просыпайся, он установил! И подключил!

Лека озверело принялся тереть глаза.

Гнат смотрел в спину Обиванкину. Тот не шевелился.

– Что, – спросил Гнат, стараясь говорить как ни в чем не бывало, – энергия в батареях накапливается?

Его сердце невесть отчего принялось дубасить в грудную клетку, точно заваленный обвалом шахтер.

Лека, вытянув шею и окаменев, смотрел на лопоухий седой затылок чародея. За шиворот и на ребра будто начали сыпать ледяную крупу, и мурашки, суетясь, сшибаясь лбами и искря, побежали по коже.

А потом – на Тау Кита…

Неужели?