Граждане

Видек переступил с ноги на ногу и протянул руку за кларнетом. Пока он играл, Моравецкий с интересом смотрел на него из-за очков.

— Отставить! — прикрикнул на Видека Шрам. — Никуда не годится! Сказано тебе, не плюй в трубку!

Видек испуганно отступил в проход между партами.

— Ты его, кажется, драл за уши, Шрам, — вполголоса заметил Моравецкий. — Это, пожалуй, не входит в зетемповское обязательство, а?

— Что ж, когда у него пальцы деревянные, пан профессор, — оправдывался сконфуженный Шрам. — И ничего ему не вдолбишь.

Моравецкий добродушно заморгал глазами. — А по-моему, — сказал он нарочно громко, — сыграно неплохо. Совсем неплохо, Видек. Подойди-ка поближе! Ты где раньше учился?

— В школе около Бялой Подляски, — прошептал Видек, поглядывая на него из прохода между партами.

— Фью! — свистнул Моравецкий. — Так ты, оказывается, приехал к нам издалека. Наверное, отец там был на работе?

Видек утвердительно кивнул головой.

— А теперь его перевели в Варшаву? — продолжал расспрашивать Моравецкий, не замечая многозначительных подмигиваний Шрама. — Ну, как тебе нравится здесь?

— Татуся уже нет, — ответил Видек. — Его бандиты убили на шоссе.

Моравецкому показалось, что он ослышался. Покраснев, он вопросительно взглянул на Шрама.

— Его отец был там секретарем партийного комитета, — тихо пояснил Шрам.

Видек стоял, опустив голову, словно смущенный таким вниманием к себе. «Вот оно что!» — подумал Моравецкий. Он хотел что-нибудь сказать, но не находил нужных слов. Как всегда в минуты растерянности, он снял очки и начал их протирать о рукав. Шрам шопотом сказал Видеку:

— Ну, попробуй опять! Увидишь, теперь пойдет дело.

Они уже не обращали внимания на учителя, и Видек опять приставил кларнет к губам. Раздались быстрые визгливые звуки. Моравецкий вздрогнул и с недоумением посмотрел на улыбающегося Видека, опустившего кларнет.

— Пожалуй, из тебя выйдет толк, — потрепал его по плечу Шрам. — Ну, валяй, парень, давай еще раз сначала!

— Опять трубка закупорилась! — вздохнул Видек. — Слишком много у меня во рту слюны, что ли?

— Губы сожми, слышишь? А щеки втягивай. Вот так!

Они и не заметили, как Моравецкий вышел из класса, тихонько прикрыв за собой дверь.

Библиотека помещалась на самом верху, в длинной и узкой комнате, перегороженной барьером, за которым сидела библиотекарша. Сейчас на ее месте Моравецкий увидел Арновича, склоненного над каталогом.

— Что, много не хватает? — спросил он, придвигая стул.

Арнович повернул к нему лицо, похожее на грустную мордочку ласки, и сообщил, что пропала «История польского крестьянства» Свентоховского.

— А кто последний ее брал? — всполошился Моравецкий.

Арнович достал список и тонким пальцем указал дату: выдана в прошлом месяце. Читатель вернул ее через десять дней, а после этого она исчезла бесследно.

— Значит, крадут с полок, — пробурчал Моравецкий. — Это уже библиотекарша виновата. Никому нельзя разрешать самому брать книги с полки.

Арнович кивнул головой. Он следил за выражением лица учителя своим печальным и проницательным взглядом, за который его иногда поколачивали товарищи.

— Знаешь что, Арнович, — сказал Моравецкий подумав. — У меня такая идея: пусть организация ЗМП возьмет на себя ответственность за библиотеку. Как думаешь?

— Это было бы очень хорошо, пан профессор, — с готовностью согласился Арнович.

— Потому что иначе через год не останется ни единой книги. Надо, чтобы на первом же собрании кто-нибудь выступил с таким предложением. Ну, хотя бы ты… Выберете тройку или, скажем, пятерку, которая распределит между собой отделы и будет за них отвечать… Хорошо?

— Да, — сказал Арнович тихо. — Но…

— Сначала надо будет, конечно, обсудить это с Кузьнаром или со Свенцким, пусть они наметят состав комиссии. А ты на собрании выступишь с предложением. Согласен? Когда же ты с ними поговоришь?

Арнович поднял глаза от каталога.

— Пан профессор, — сказал он волнуясь. — Я ведь не член ЗМП. Может, лучше вы сами поговорите с Кузьнаром?

Моравецкий сдвинул брови и пристально взглянул на него. Арнович был сын судьи, до войны известного своими суровыми приговорами по политическим делам. — «Да, правда, — вспомнил Моравецкий, — ведь из-за этого зетемповцы отказались принять Арновича в свою организацию».

— А ты не подавал заявления вторично? — спросил он.

Арнович покачал головой.

— Отчего? — удивился Моравецкий. — По-моему, следовало бы… если ты считаешь себя их товарищем.

— Отец мне запретил, пан профессор, — шопотом ответил Арнович.

«Вот тебе и на! — подумал Моравецкий. — Политическая борьба в семье». — С минуту он размышлял. Чертовски трудно решить, кто тут прав. С одной стороны, мальчика несправедливо обидели — ведь не виноват же он в том, что делал его отец. А с другой, — у него, видимо, слабая воля, очень уж легко он сдался. «Ну, да и ты, брат, не бог весть какой бунтарь», — мысленно уличил самого себя Моравецкий и с сожалением покачал головой.

— Ты не пробовал спорить с отцом? — спросил он осторожно.