Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма

— Ты наглец! — воскликнул Франтишек, не находя других слов. Но накопившийся гнев постепенно прошел. «Собственно, Ондра ведь не злой, — размышлял он вечером, сидя над книгой стихов, — только избалован немыслимо. Можно ли долго сердиться на этого капризного эгоистичного ребенка? Что поделаешь?» На другой день в классе они опять сидели рядом. В гнетущей тишине, нарушаемой лишь противным скрипом перьев и ритмичными шагами учителя, ястребиным взглядом окидывавшего головы, склоненные над сочинением, Франтишек почувствовал толчок в бок. После недолгого колебания он сунул Ондре свернутую в трубку шпаргалку, в конце которой было приписано: «А свой завтрак жри сам! Ф. Б».

На переменке, хоть и не сразу, Франтишек дал все же себя уговорить и с аппетитом вонзил зубы в бутерброд с ветчиной. Подвел все-таки вечно голодный желудок. Сознавая свое поражение, пришлось и на этот раз помириться с Ондржеем.

Проклятущая жизнь! Уж скорей бы выйти в люди!

Незадолго до выпускных экзаменов они поссорились так, что Франтишек поклялся себе: «В жизни больше слова не скажу этому барчуку, этому господскому баловню!» Ссора казалась серьезной и развела их на довольно продолжительное время.

Причиной была ничего не подозревавшая Мартичка, новая служанка Ражей, тоненькая девушка из многодетной крестьянской семьи с Высочины. В городе она на все изумленно таращила глаза, синие, как незабудки, была робка, как кролик, но работяща и чистоплотна. Когда она приносила гимназистам чай на тяжелом металлическом подносе, чувствительный Франтишек опасался, что ее тонкие, трогательно детские ручки не выдержат тяжести чайника. А когда Мартичка проскальзывала мимо него и юбка ее колыхалась, Бриху казалось, что от девушки пахнет лесной лужайкой и ягодами.

Он был очарован ее юной свежестью и влюбился первой стыдливой любовью бедняка, испытывая изумительные горько-сладкие чувства. Но признаться не хватало духу! Как же вынести мучительное бремя робкого чувства, которое вгоняло в краску и путало мысли? В долгие ночи, прислушиваясь под одеялом к шумному дыханию усталой матери, Франтишек предавался немного сентиментальным и безмерно грустным мечтам, в которых «она» являлась невинной жертвой в «когтях большого города», а «он» бескорыстным защитником ее целомудрия. Вот он выучится, выйдет в люди и предложит бедной девушке руку и сердце. Жизнь стала прекраснее и мучительнее.

С детства Брих увлекался чтением. Теперь на его столе появились тоненькие книжки стихов о любви. Он жадно глотал их, до глубины души тронутый красотой поэзии, а потом стал писать стихи сам. Это были беспомощные вирши, несовершенные по размеру и рифмам. Брих растерянно сравнивал их со зрелыми образцами из книг и рвал в клочки. Ничто из написанного, казалось ему, не было достойно его чувства.

Опасаясь насмешек, он скрывал свое состояние от Ондры, но этот опытный юноша заметил, что с Брихом что-то творится, и навострил уши. Он замечал, что Брих как-то отдаляется от него, и это раздражало Ондру.

— Что с тобой, ходишь как лунатик?.. Вы обижаетесь, сударь? Глупо! А я хотел предложить тебе пошляться.

Ни слова в ответ. Непроницаемая стена молчания. Франтишек замкнулся в себе, стал реже бывать у Ражей, ссылаясь на подготовку к экзаменам, а сам теплыми весенними вечерами бродил по улицам или сидел на скамейке в парке. В руке у него был карандаш, в кармане книжечка стихов, он мечтал, терзался и писал стихи…

Однажды в ветреный день за городом, на холме, он сочинил «Сонет о девушке, несущей солнце на серебряном подносе». Сонет получился как-то сразу, в приливе упоения, и по дороге домой Франтишек думал, как бы потактичнее преподнести его обожаемому существу. Ему и в голову не приходило, что это невинное сочинение, на котором он написал «Посвящается Мартичке К.», может сыграть такую злосчастную роль.

Уходя из школы на другой день, Франтишек обнаружил, что сонет потерян. Он обшарил карманы и портфель, перелистал книги — нет нигде! Днем, придя к Ражам, он застал Ондру сидящим в кресле, с задранными ногами. Перед ним стояла недоумевающая Мартичка. Насмешливо, с утрированно патетическими жестами, Ондра читал ей Франтиков сонет, то и дело захлебываясь от смеха и хлопая себя по бедрам. Девушка не знала, смеяться ей или оставаться серьезной, лицо ее залилось краской стыда. О господи, куда глядеть, куда деть руки?

«Луч света, бегущий по вашим ланитам… — с подъемом декламировал Ондра и, увидя в дверях ошеломленного Франтишка, комично схватился за голову. — Вы — видение в утреннем свете…». — Смех душил его, он в изнеможении откинул голову. — Вот оно… ха-ха-ха!.. черным по белому… «видение в утреннем свете»… Овидий из жижковской гимназии увенчал вас бессмертными стихами. А вот и он сам. Привет вам, маэстро!

Ондржей не успел прочитать дальше. Очнувшись от потрясения, Франтишек кинулся к нему. На глазах удивленной служанки разыгралась унизительная погоня, которую Ондржей воспринял как потеху. Он носился по комнате, прыгая через стулья, и, торжествующе махая листком, орал на весь дом: