Гражданин Галактики

За ним уже много раз гнались, но это не повергало его в панику. В таких случаях необходимо сделать две вещи: сначала уйти от непосредственного контакта с преследователем, потом полностью устраниться от случившегося. Он выполнил первую часть; теперь надо выбраться из здешних мест, не вызывая подозрений, медленным шагом и не делая резких движений. Он непринужденной походкой вышел из своего укрытия, повернул налево в боковую улочку, снова повернул налево в аллейку и очутился недалеко от закусочной, позади нее, такова была его бессознательная, но безошибочная тактика. Погоня всегда движется от центра; закусочная это место, где его никак не ожидают. Торби сообразил, что через пять-десять минут бармен вернется к работе, а стражник к воротам: ни один из них не может оставить, свой пост надолго. Короче, тогда Торби сможет спокойно идти домой.

Он огляделся. Это была торговая площадка, еще не занятая факториями, магазинами и лавками, навесами и маленькими мастерскими. Он оказался с задней стороны небольшой ручной прачечной, во дворе видны были деревянные шесты, веревки, чаны, из труб шел пар. Теперь он узнал место за два дома от закусочной, и вспомнил написанную от руки выноску: «Домашняя прачечная, лучшая в мире, самые низкие цены».

Он мог бы обойти это здание и… но лучше сначала осмотреться. Он осторожно выглянул из-за угла дома, внимательно просматривая аллею, насколько хватало глаз.

Вот оно! Двое патрульных движутся по аллее. Он ошибся, ошибся! Они не оставили дела, они подняли тревогу. Он притаился снова и огляделся. Прачечная? Не годится. Другое здание? Патруль его обыщет. Остается только бежать прямо в объятия другого патруля. Торби знал, с какой быстротой полиция может оцепить район. Возле Площади он мог бы проскочить сквозь кордон, но здесь чужая территория.

Он заметил старую лохань и сейчас же забрался под нее. Он еле помещался, подтянув колени к подбородку, прижавшись к доскам спиной. Он боялся, что лохмотья торчат наружу, но поправлять их было слишком поздно: он услышал, как кто-то подходит. Шаги приблизились к лохани, и он перестал дышать. Кто-то влез на лохань и стоял на ней.

— Эй, мать! — Голос был мужской. — Давно ты здесь, на улице?

— Давно. Не заденьте этот шест, уроните белье!

— Мальчишку видела?

— Какого еще мальчишку?

— Подросток, ростом с мужчину. С пушком на подбородке. Вместо брюк лохмотья, без сандалий.

— Пробегал тут кто-то, — равнодушно отозвался сверху женский голос, — будто дьявол за ним гнался. Я его как следует не разглядела я эту чертову веревку вешала.

— Это наш мальчишечка! Куда он побежал?

— Через забор перепрыгнул и к тем домам.

— Спасибо, мать! Пошли, Джуби!

Торби выждал. Женщина продолжала свое занятие, переступая ногами, а лохань трещала. Потом она спрыгнула и уселась на лохань. Легонько похлопала по ней:

— Оставайся на месте, — тихо посоветовала она. Через минуту он услышал, как она ушла.

Торби ждал, пока у него не заныли кости. Но он решил оставаться под лоханью, пока не стемнеет. Это, конечно, рискованно: после наступления комендантского часа патруль останавливал всех, кроме знати, но выйти из этого района днем совсем невозможно. Торби не догадывался, почему он удостоен такой чести, что из-за него зашевелились все стражники, но он и не хотел этого знать. Он слышал, как кто-то — та женщина? — время от времени проходил по двору.

По меньшей мере через час послышался скрип плохо смазанных колес. Кто-то постучал по лохани.

— Когда я подниму лохань, живо забирайся в тележку. Она прямо здесь, рядом.

Торби не ответил. Дневной свет ударил в глаза, он увидел небольшую тачку и юркнул в нее, пытаясь сжаться, чтобы занимать поменьше места. Его завалили бельем. Но он успел заметить, что лохани теперь со стороны не видно: на веревках висели простыни, которые загораживали ее.

Чьи-то руки свалили на него узлы с бельем, чей-то голос произнес:

— Лежи тихо, пока я не велю тебе вылезать!

— О'кей… миллион благодарностей! Я когда-нибудь вам отплачу.

— Неважно. — Она тяжело дышала. — У меня когда-то был муж. Теперь он на шахтах. Плевать мне, что ты натворил. Я бы любого спрятала от патруля.

— О, мне очень жаль…

— Заткнись.

Тележка дергалась и подпрыгивала, и через некоторое время Торби почувствовал, что она выехала на тротуар. Иногда они останавливались, женщина снимала один из узлов, исчезала на несколько минут, возвращалась и сваливала в тачку грязное белье. Торби принимал все это с долготерпением нищего.

Наконец тачка съехала с тротуара, остановилась, и женщина тихо произнесла:

— Когда я скажу, вылезай на правую сторону и беги. Живо!

— О'кей. Еще раз спасибо.

— Заткнись.

Тачка проехала еще немного, не останавливаясь, замедлила ход, и женщина скомандовала:

— Давай!

Одним движением Торби откинул белье и выскочил. Он оказался перед проходом между двумя зданиями, выводящими из переулочка на улицу. Он было побежал, но оглянулся через плечо. Тачка уже скрылась из виду. Он так и не увидел лица этой женщины.

Через два часа он уже был в знакомых местах. Неслышно подкрался к Бэзлиму:

— Плохо дело.

— Что такое?

— Шпики. Целая куча.