Гражданин (СИ)

Пьянчужки на улицы вышли, обнялись и заголосили песню. Скорей уж заорали что-то бессвязное, но мне и этого хватило. Чуть не описалась от страха. До сих пор при резких звуках вздрагиваю и голову втягиваю, а тогда и вовсе в коленки лбом уперлась и руками уши зажала. Ушли они, а я обратно к окну автокафе подкралась. Очень уж вкусно едой пахло. Хоть и трясло всю, а все равно не убежала. Заглянула в кафе и увидела протирающего пол дрона. Разлили мужики что-то, вот железяка и стирал их следы, оставив уборку стола напоследок.

Дроны меня не пугали, а больше в заведении никого не было. Забежала, схватила остатки еды и домой бросилась. В дверь влетела, захлопнула, спиной прижала и сползла на пол. Сердце грудь проламывало, ноги дрожали и огнем горели, ревела беззвучно и трясущимися ручками ела. Потом, прямо на полу свернулась калачиком и уснула.

С тех пор так и пошло, ночами выбиралась и словно мышь от тени к тени по району бродила. От одного автокафе до другого. Почти всегда где-то находились подгулявшие неряхи или просто уставшие и припозднившиеся работяги, поленившиеся за собой убрать. Видимо из-за того, что в разных местах еду добывала и по ночам выходила, никто меня не замечал. Да нет, скорее наплевать было. Уж кто-кто, а хозяева автокафе наверняка записи просматривали. Ладно один-двое поленились или там пропустили, но остальные…

В общем, где-то на третьем году пришли разбираться с долгами за дом. Увидели меня и, после непродолжительной беготни, отловили дикую девочку. Кажется, я там кому-то руку прокусила, после чего меня из стоппера полиция подстрелила. В себя пришла в детдоме и уже относительно нормальной.

Мне потом Анна рассказала, что прямо в детской капсуле привезли и в медбокс поставили. Два года угол украшала. Восстанавливалась и от дикости лечилась, да видимо так до конца и не вылечилась, раз от людей шарахаюсь. Нет, не совсем верно, не шарахаюсь, а просто плохо схожусь. У меня есть Анна, а большего не надо. Остальные… Ну, могу там привет или пока сказать, на вопрос коротко ответить, а чтобы поговорить или поделиться чем — это не ко мне. Я и Анне мало что рассказываю. Больше слушаю. Наверно, потому и сошлись.

И еще мне ее жалко. Постоянно кажется, что за всей ее неисчерпаемой энергией, жизнерадостной бесшабашностью и веселой авантюрностью прячется тоска. Она много и обо всем говорит, особенно о своих прогулках, постоянно строит планы на будущее, но об истинных причинах своего поведения всегда молчит. Точнее, каждый раз разное придумывает. У нее только одно неизменно — все, даже самые фантастические прожекты «светлого завтра», начинаются с работы шахтером. Хотя… Да, есть у нее ещё одно стабильное, даже не знаю, свойство или черта — каждый раз отправляясь на «прогулку» она находит неприятности, но всегда выпутывается из них, частенько и вовсе с прибытком остается.

Страшно мне за нее. Постоянно кажется, что она в свои походы отправляется с целью не вернуться. «Или кого-то найти», — пришла вдруг неожиданная догадка.

От случившегося озарения замерла и оглядела нашу скромную клетушку-комнатушку. Все как обычно. Окно в полстены, пара узких коек в двух шагах друг от друга, к ним по шкафу примыкает и стол, отделяющий этот «пенал» от прихожей с аппендиксом санузла.

— Ты чего? — Махнула рукой Анна. — Жуй давай, — кивнула она на массу в тарелке, напоминающую помесь пучка волос со спагетти. Практически безвкусную, зато обладающую всем необходимым для продуктивной жизнедеятельности тела. — Халява кончилась, — усмехнулась она, наматывая пучок питательной гадости. — Цикл учебный ек, двадцатка бум, сегодня сетки вставят и поджопником на вольные хлеба, — выпалила она задорно, и, зажмурившись, отправила в рот волокнистую массу.

Дав ей прожевать и немного помявшись, решилась спросить, ведь не исключено, что уже сегодня мы расстанемся и больше никогда не увидимся. Мысль вновь остаться одной напугала и, видимо для того, чтобы скорее от нее отвлечься, набралась решимости и спросила:

— Ань, кого ты ищешь?

— Не зови меня так, знаешь ведь, не люблю и…

— Не уходи от ответа, — Сказала и самой себе удивилась.

— Меня так отец звал, а мать и вовсе постоянно сюсюкала и Анечкой называла. Ненавижу, когда слышу, сразу их вспоминаю. Особенно маму, она как напивалась, так сразу Анечка, Анечка, и сопли размазывала.

Она мне этого никогда не рассказывала. Не так прямо, но я и по намекам догадывалась. И все же, это был не ответ. И раз она решила от него уйти, прикрывшись внезапным откровением, мне стало совсем не по себе. Теперь всерьез начала за нее боятся. Раньше она хоть всегда в детдом прибежать могла. Наш Цербер на нее до хрипа орал, но всегда прикрывал и защищал. Как-то раз и вовсе морды корпсам набил. А теперь, случись что, куда и кому она сможет прибежать?

— Хватит жрать, — бросила вилку Анна, — пошли уже в медбокс, сетки поставим, — сказала она раздраженно.

— И все же, кого ты ищешь? — Спросила, складывая руки на столе и смотря прямо в ее расширенные, бегающие глаза.