Гражданин Том Пейн

— …глядит на что-то и говорит: вот это хорошо, а то — плохо. А которые ни рыба ни мясо, таких я не уважаю. Я, правду сказать держу сторону бостонцев, что мое — то мое, покуда у меня порох не перевелся для карабина…

Был он высок ростом, поджар, на шее двигался кадык, глаза на коричневом от солнца лице — маленькие, голубые.

— Ты ешь знай, Джейкоб, — сказала ему жена.

Для Пейна Рамплы оказались новым и необычайным явлением. В Англии ничего похожего не было, да и нигде в мире, полагал он, не существовало ничего им подобного. Не всякий дворянин в Англии владел таким состоянием, такими землями, однако Джейкоб Рампл всю работу делал собственными руками, а Хестер Рампл, его жена, пекла и варила на все немалое семейство. Они не были крестьянами, но и в одну категорию с английскими фермерами-йоменами тоже не попадали. Работник у них садился вместе с ними за стол как равный, не как слуга; дети несли обязанности по дому, точно находя удовольствие в самом процессе работы.

Джейкоб Рампл сам вспахивал свои поля, однако вечерами читал не только «Пенсильвания мэгэзин», но и Вольтера, и Дефо. Кладезем мудрости ему служил «Бедный Ричард»,[3] Бен Франклин был его кумиром и всецело определял духовное содержание его жизни, а его взгляды никогда не расходились с делом. У него были свои свечи, свое мыло, свои ткани, для чего он сеял лен и стриг шерсть. Ферма принадлежала ему, а его младший брат, погрузив свои пожитки в фургон, двинул на запад, к безлюдным финкаслским холмам, и подразумевалось как нечто вполне естественное, что кто-то из сыновей Рампла в будущем поступит так же. Его жена принадлежала по происхождению к пуританам, сам же он безмятежно пребывал в агностиках, притом не по велению рассудка, а скорей из необоримой веры во все земное, сущее. Он ступал по земле на равных со своим Богом; старался жить по совести и не навязывал другим своих сомнений. Он ненавидел рабовладельцев и отказывался из принципа пить чай, однако восхищенье бостонцами — которых он во всем прочем почитал чопорным и нетерпимым племенем — тогда только побудило бы его к действию, ежели б красные мундиры ступили на землю Пенсильвании. Когда Пейн спросил, что бы он сделал в этом последнем случае, он отозвался деловито:

— Возьму в руки оружие.

— А ваша ферма?

— А ферма, думаю, обойдется как-нибудь.

И все же, побывав на ферме раз десять — Рампл принимал его радушно, полагая в простоте сердечной, будто Пейн — видная фигура в культурной жизни Филадельфии, а дети, которым он плел бессчетные истории про разбойников да пиратов, и подавно обожали его — Пейн уже не скрывал от себя, чтó привлекает его туда с таким постоянством. Он не влюбился в Сару, во всяком случае, как это принято понимать; внутри у него было сухо и пусто, и память о служаночке, умершей в маргитской лачуге, камнем лежала на сердце.

Просто рядом с Сарой на него нисходили покой и тишина, и такое умиротворение, какого он не знал никогда. Праздность была ему совершенно внове — другое дело безработица или голод, старые знакомые, точно так же, как нищета и пьянство, убожество, как все те неприкаянные забулдыги, которые ничего не делали потому, что им нечего было делать. Но непривычно было предаваться сладостному безделью, лениво транжирить дни пенсильванского лета, как непривычна была и эта занятная семья за толстыми стенами своего каменного дома.

Он присаживался где-нибудь на скотном дворе и глядел, как работает девушка, или же забавлял на кухне детей и Хестер Рампл бесконечными рассказами. В нем обнаружился талант смешить людей — выяснилось, что он умеет сказать такое, от чего другим становится весело. При каждом удобном случае он старался помогать Саре. Это не всегда удавалось, ибо то, что Сара пышет силой, было очевидно, но не всякий мог догадаться, какою мощной броней крестьянских мускулов одеты покатые плечи Тома Пейна. Все же изредка ему дозволялось натаскать воды или поднести мешки с кормами, и он, сам не ведая почему, радовался, когда его сила вызывала у нее на лице невольную усмешку восхищенья.

Она была неразговорчива с ним, словно уверенная, что он знает, как много можно высказать улыбкой, оброненным словом, даже просто наклоном светловолосой головы. Когда Пейн делился с нею мыслями о своей работе, он не поручился бы, что она до конца понимает, о чем речь.

— Я пишу небольшую книжку, чтобы разъяснить людям что чему, — сказал ей однажды.

— Это вы насчет бостонцев?

— Да, и насчет тебя тоже.

Она улыбнулась и кивнула и не стала расспрашивать, что разумеет под этим.

— Вроде бы как ты жил на свете лишь ради одного, — пытался растолковать ей Пейн. — И это одно — книга. Пускай она уберет с пути мужчин и женщин все лишнее, чтобы они могли начать сначала.

— Отец такую будет читать с удовольствием, — сказала она.