Гражданин Винс

— Да я же говорю: реформа соцобеспечения, восстановление прав владельцев огнестрельного оружия, отмена десятков незаконных налогов. Если вы готовы слушать…

— А я слушаю! Только вы ничего толком не говорите…

Бармен перегибается через стойку.

— Все в порядке?

Спорщики кивают.

— Простите, — говорит Аарон. Откинувшись на спинку дивана, Бет даже не открывает глаза.

— Послушайте, — снова начинает Винс. — Я только хочу сказать: нельзя винить людей за то, что они стали циничными. Это все пустословие. То же самое, что машины продавать. Или туалетную бумагу.

Лицо Аарона краснеет.

— Я восемь месяцев прочесываю этот район, пытаясь оторвать людей от телевизоров, чтобы они выслушали, что я стану делать, если меня изберут. Через… — Он бросает взгляд на часы. — Через сто двадцать четыре часа меньше половины населения этого города пойдет голосовать. Половина из них пойдет голосовать, потому что это президентские выборы. Они понятия не имеют, кто я такой, и выберут другого парня, потому что «Гребби» звучит для них как какая-то гадость, которую сожрала их собака. Они даже не представляют, каковы мои взгляды на развитие экономики, работу госпредприятий, школ, на строительство автомагистралей. Они не знают, за что я возьмусь первым делом, если меня изберут, несмотря на то, что я без остановки талдычу об этом несколько месяцев. А всем плевать.

Винсу вспоминается аналогичная фраза Дэвида: «Всем плевать».

— А теперь еще какой-то мужик из магазина пончиков собирается прочитать мне лекцию обо всех несчастных, что ждут политического просветления! Ладно. Отведите меня к этим изголодавшимся избирателям! Я готов. Пошли. Покажите мне пятерых всерьез заинтересованных в разговоре избирателей, и я до утра буду отвечать на их вопросы. Только избавьте меня от бессмысленного возмущения людей, которым лень даже узнать, кто баллотируется, пока кандидат не вклинится между сериалом «Визг» и «Семейная вражда».

Оба напряженно смотрят друг на друга.

— Во Вьетнаме были? — спрашивает Винс.

Гребби подается вперед и настороженно вглядывается ему в глаза.

— Что?

— Вы только что сказали, что прочесываете этот район.

Гребби молчит.

— Друг у меня там был, — объясняет Винс. — Он часто это словцо употреблял.

Гребби делает глоток и отвечает сухо.

— А этот ваш друг, он вернулся целым и невредимым?

— Да. Практически. — Винс машет буклетом «Голосуйте за Гребби». — Тут ни слова нет о Вьетнаме.

Гребби раздумывает.

— Ну и за что вы там собираетесь взяться? — спрашивает Винс.

— Что?

— Вы сказали «за что я возьмусь первым делом». И что же это?

— За зоопарк. Нам в Спокане нужен зоопарк получше.

— Это понятно, — отзывается Винс. — Был я в этом зоопарке как-то раз. Погано там.

— Не понравилась выставка домашних кошек?

— Суслики с северо-запада, — улыбается Винс.

— Кунсткамера.

— Вы спите с Келли?

Гребби не ведет ухом, только умолкает на секунду.

— Пожалуй, нет… Только, по-моему, это не ваше дело.

— Да, — вздыхает Винс, — не мое.

Он поднимает с пола упавшую накидку и, наклонившись, укрывает Бет.

Она открывает глаза, делает глубокий вдох, окидывает взглядом бар, лес пустых бутылок, горы окурков.

— М-м-м. Уже все?

Гребби надевает пальто, когда Винс поворачивается к нему.

— Вы это серьезно?

— Что именно?

— Хотите пообщаться с избирателями?

Гребби смотрит на часы.

— Прямо сейчас? Уже почти полночь.

— Угу, — кивает Винс. — Рановато. Ну так подождем на месте.

Бывает, ночью задумаешься, что творится в мире, освещенном огнями. Иногда видишь разом всю жизнь, нагроможденную саму на себя, видишь город, разделенный печалями, в каждом районе — своя печаль. Даже город такого размера, пара сотен тысяч человек, может поразить: предложения руки и сердца, кулачные бои, дети крадут сигареты у родителей, женщины молятся, чтобы их напившиеся мужья уснули. И видно все сразу, когда, разрезая полночь, едешь через город в новехоньком «Додже» Аарона Гребби, Бет спит у тебя на коленях, а ты с заднего сиденья споришь о политике с человеком, что спит с девушкой, которую — как ты себя убедил — ты любишь.

Может быть, нормальные люди так и ведут себя, смотря прямо перед собой, не беспокоясь о том, что происходит вокруг, за всеми этими дверями. По крайней мере в это хочется верить. Поэтому, когда сверкающий новый пикап Аарона Гребби проносится мимо «Фото на паспорт и сувениры Дага», заставляешь себя не смотреть, не обращать внимания на то, на чем обычно задерживается взгляд. Огни плывут за окном, лица за лобовыми стеклами и на перекрестках. Ты хоть в этот раз не пытаешься представить себе любовные романы и разрывы — все то, что творится за оконными шторами, все эти порочные деяния скуки и измены.

Но если бы ты только посмотрел…

У Дага горит свет. Даг сидит на табурете за прилавком, а Лен Хаггинс и еще один мужчина — перед ним, создавая правильный треугольник. Ленни только что представил незнакомца, закончил речь и вернул солнцезащитные очки на свой длинный рябой нос.

— Что скажешь, Даг? Соглашаемся?

— Не знаю. — Даг закусывает губу и наклоняется вперед, скрестив руки на животе, словно это патронные ленты из жира. — Когда ты хочешь это сделать?