Гражданская рапсодия. Сломанные души

В общем потоке пассажиров они прошли через вокзал и оказались на площади. Справа выстроились в ряд крытые пролётки, за ними чуть левее стояли широкие платформы ломовых извозчиков. Прямо у горизонта над крышами домов рвал крестами серое небо войсковой кафедральный собор. Золото куполов отсвечивало даже сквозь снежную пелену; пассажиры выходили из вокзала, кланялись на купола и крестились.

— Что ж, друзья мои, давайте определимся, — сказал Липатников. — Родственников, стало быть, у нас здесь нет, знакомых, полагаю, тоже. Где искать организацию генерала Алексеева, не знает никто.

— А давайте спросим, — кивнул Черешков.

Возле тумбы с объявлениями стоял невысокий худенький офицер в серой папахе и бекеше, и приплясывал, пытаясь согреться. Потому как снег вокруг был утоптан, можно было судить, что стоит он здесь давно.

Липатников подошёл к офицеру.

— Позвольте узнать…

— Прапорщик де Боде, — представился тот.

Голос звонкий и приятный. Едва услышав его, Толкачёв с уверенностью был готов сказать «прапорщица», но такого звания в русской армии не существовало, и он промолчал. Липатников молчать не стал. Он прищурился лукаво и спросил:

— Вы же девушка, так?

Это действительно была девушка — лет двадцати, большие серые глаза, раскрасневшиеся на морозце щёки. Военная форма ей определённо шла, однако Толкачёву это всё равно казалось несуразным. Он всегда был принципиально против женского присутствия в армии. Батальон смерти Бочкарёвой, с которым он однажды пересёкся, вызывал у него раздражение. Максимум, на что он соглашался, белый платок сестры милосердия.

— Прапорщик де Боде! — уже чеканным голосом повторила девушка, и стало ясно, что любые сомнения относительно её положения будут как минимум неуместны.

— София! — воскликнула вдруг Катя. — Господи, София! Это ты!

Катя шагнула к прапорщику, схватила её за руки. Та вспыхнула и разве что не завизжала от радости. Толкачёв отвернулся, дабы не видеть это падение достоинства: вот тебе и офицер.

— Машенька, скорее сюда! — захлёбываясь словами, позвала Катя. — Это же наша Сонечка!

Подбежала Маша и уже втроём они защебетали на всю улицу о своём девичьем, вспоминая далёкий Петербург, общих знакомых, выспрашивая о планах и обо всём прочем, что считалось ими невероятно важным и без чего совершенно невозможно было жить дальше. Липатников, глядя на девушек, откровенно наслаждался этим живым проявлением чувств, и вздыхал, словно вспоминал уже что-то своё изрядно забытое и за давностью времени не такое важное. Черешков и Осин стояли в стороне, топтались и безропотно ждали, когда девичье щебетание, наконец, завершится. Толкачёву всё происходящее казалось ужасно нелепым, но он тоже смиренно ждал и смотрел по сторонам.

Новочеркасск заметно отличался от затянутых революционным мороком Москвы и Петербурга. Не было красных патрулей, злобных взглядов. Люди шли по тротуарам, никуда не торопились, не оглядывались со страхом на солдатские шинели. Солдат было немного; несколько человек сбились в кучу у трактира на противоположной стороне площади да одиночки мешались с прохожими на тротуаре. Один солдатик подошёл к Толкачёву, спросил закурить. Толкачёв отрицательно покачал головой, солдатик ухмыльнулся и пошёл дальше.

Революция ещё не добралась до здешних мест, и слухи относительно того, что атаман Каледин держит Дон крепкой рукой, на поверку оказывались правдой. Дай-то бог, чтобы правдой оказалась и армия генерала Алексеева.

Катя обернулась к Липатникову и сказала, прикладывая руки к груди:

— Алексей Гаврилович, господа, прошу простить нашу несдержанность. Это баронесса София де Боде. Мы так давно не виделись. И так странно было увидеть её здесь, в военной форме. Я просто растерялась.

— Мы учились вместе в Смольном институте, — взялась пояснять Маша. — Только когда мы с Катенькой носили платья серого цвета, София уже переоделась в белое[4].

Толкачёву было всё равно, каких цветов девушки придерживались во время обучения, ибо габардиновый плащ не грел по-прежнему. Снег прекратился, стало холоднее, и холод с каждой минутой усиливался. Тучи над головами разошлись, в открывшиеся прорехи ринулось солнце, купола кафедрального собора засияли ярче.

Катя представила баронессе своих попутчиков. Когда подошла очередь Липатникова, тот спросил:

— Простите, а генерал-лейтенант де Боде Николай Андреевич кем вам приходится?

— Это мой отец.

— Что ж, — Липатников выпрямился, — передавайте поклон при встрече. Мы с батюшкой вашим встречались не единожды. Так и скажите, дескать, подполковник Липатников кланяется. И позвольте, раз уж мы так удачно встретились, не подскажете, где нам найти генерала Алексеева?

София расправила плечики, лицо её стало строже и официальнее, как у члена распорядительного комитета Офицерского собрания.

— Желаете записаться в Организацию?

— Именно, — кивнул Липатников.

София улыбнулась — улыбка у неё получилась обворожительная, и женская сущность вновь пробилась сквозь напускной офицерский лоск эмоциональной тирадой.