Гражданская война 1918-1921 гг. - урок для XXI века

Уже летом 1917 г. стала очевидной невозможность удовлетворить главные требования крестьян в рамках кадетской программы. Даже в момент создания этой партии в 1905 г., когда на волне нарастания революции кадеты признавали возможность революции «политической» (то есть революции для завоевания «гражданских свобод»), они отрицали революцию социальную. Максимум, на что они были готовы пойти – на умеренную либеральную аграрную реформу. М.Вебер уже в 1906 г. предупреждал, что гражданские свободы в их понимании либералами-западниками никак не удовлетворят крестьянских представлений о справедливости. А в начале 1914 года и опытный практик, бывший министр внутренних дел П.А. Дурново в своем меморандуме на имя царя верно (если сделать скидку на фразеологию) определил суть противоречия:

“Особенно благоприятную почву для социальных потрясений представляет, конечно, Россия, где народные массы, несомненно, исповедуют принципы бессознательного социализма. Несмотря на оппозиционность русского общества, столь же бессознательную, как и социализм широких слоев населения, политическая революция в России невозможна, и всякое революционное движение неизбежно выродится в социалистическое. За нашей оппозицией нет никого. У нее нет поддержки в народе, не видящем никакой разницы между правительственным чиновником и интеллигентом.

Русский простолюдин, крестьянин и рабочий одинаково, не ищет политических прав, ненужных и непонятных ему. Крестьянин мечтает о даровом наделении его чужой землей, рабочий – о передаче ему всего капитала и прибылей фабриканта. И дальше этого их вожделения не идут. И стоит только широко кинуть эти лозунги в население… – Россия, несомненно, будет ввергнута в анархию… Законодательные учреждения и лишенные действительного авторитета в глазах народа оппозиционно-интеллигентские партии будут не в силах сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые, и Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддается даже предвидению” [цит. по 22].

Так оно и получилось.

Важнейшим культурным и философским фактором, который подталкивал к гражданской войне, был мессианизм, свойственный значительной части российской интеллигенции. Он проявлялся в иррациональной вере в особую миссию «просвещенного авангарда» и в его право насильно и с помощью провокаций направлять массы на верный путь. Самым крайним выражением этой философской установки была уверенность в праве на насилие. У правящей элиты эта уверенность предопределила и жесткость столыпинской программы аграрной реформы, и разрушительную доктрину полицейским мер, сочетавшую попущение террору с широким применением показательных, демонстративных карательных мер (типа публичных казней или расстрела демонстраций и забастовщиков). У радикальной оппозиции уверенность в праве на пролитие крови предопределила широкое применение индивидуального террора. Оба этих проявления сыграли колоссальную роль в становлении культуры насилия, которая стала очень важным условием для скатывания к гражданской войне.

И здесь надо подчеркнуть, что именно философские установки красных, основу которых составлял крестьянский общинный коммунизм, «упакованный» в идеологическую оболочку марксизма, играли не поджигательскую, а охлаждающую, стабилизирующую роль. Ленин не был сентиментален, но он был близок к Марксу в важном для нашей проблемы отношении: он не верил, что можно «толкать историю» усилием политической воли, через насилие. Поэтому, в частности, ему были так чужды и народовольцы, и анархисты, и эсеры с их верой в силу террора. Как воспринимались социал-демократы (каким был до 1918 г. и Ленин) и другие революционные течения, хорошо видно из дневника М.М.Пришвина, который не был искушенным философом, но был очень чутким наблюдателем. Он писал в марте 1917 г.:

«Эсеры мало сознательны, в своем поведении подчиняются чувству, и это их приближает к стихии, где нет добра и зла. Социал-демократы происходят от немцев, от них они научились действовать с умом, с расчетом. Жестоки в мыслях, на практике они мало убивают. Эсеры, мягкие и чувствительные, пользуются террором и обдуманным убийством».

Здесь важны обе мысли: в своей социальной философии эсеры тяготели к иррационализму, к российскому варианту ницшеанства – состоянию «по ту сторону добра и зла». Большевики, напротив, делали упор на рациональное мышление и расчет («как немцы») и потому меньше уповали на насилие. Запаса рациональности и здравого смысла, как мы знаем, не хватило для того, чтобы нейтрализовать иррациональные установки элиты (включая ее «англосаксонские идеалы», для российской реальности почти безумные). Однако если бы и со стороны красных иррациональные установки стали бы господствующими, то Гражданская война стала бы несравненно разрушительнее, как это и было, например, во время Реформации.