Гражданская война 1918-1921 гг. - урок для XXI века

А сход крестьян Рибшевской волости того же уезда написал в июне 1906 г.:

«Церковные служители, священники тащут с бедного крестьянина за похороны 7-10 рублей, за венец от 10 до 25 рублей, за молебны само-собой и т.п., требуют плату с живого и мертвого. Спрашивается, где же бедному крестьянину оплатить все, когда он лишь в силах отбыть казенные повинности, а тут пан и священник. Так вот и живешь, все время мучаешься, как несли рабство наши предки и отцы» (там же).

Здесь приведены размеры платы за «требы», и чтобы оценить их, надо напомнить, что питание крестьянина в среднем составляло около 20 руб. в год. Кроме того, следует подчеркнуть, что антицерковные настроения еще не означали отхода от религии – требования крестьян в отношении церкви являются прежде всего политическими, а не духовными. Напротив, во многих приговорах подчеркивается отрицательное влияние существующего положения церкви на религию. Так, сход крестьян дер. Суховерово Кологривского уезда Костромской губ. записал в апреле 1907 г. в наказе во II Государственную думу:

«Назначить духовенству определенное жалованье от казны, чтобы прекратились всяческие поборы духовенства, так как подобными поборами развращается народ и падает религия» [31, с. 203].

Другая причина антицерковных настроений была прямо связана с активным участием духовенства в политической борьбе. В начале ХХ века Церковь стала по сути частью государственной машины Российской империи, что в условиях назревающей революции послужило одной из причин падения ее авторитета в массе населения (что прямо не связано с проблемой религиозности). Поэтому, кстати, полезно вспомнить, что кризис Церкви в начале века вовсе не был следствием действий большевиков-атеистов. Он произошел раньше и связан именно с позицией Церкви в момент разрушительного вторжения капитализма в русскую жизнь. Начиная с 1906 г. из епархий в Синод стал поступать поток донесений о массовом отходе рабочего люда от церкви. В 1906 г. один из сельских сходов направил в Государственную Думу свое решение закрыть местную церковь, так как «если бы был Бог, то он не допустил бы таких страданий, таких несправедливостей».

Государство на излете монархии подмяло под себя Церковь, а когда само государство вошло в конфликт с крестьянством, подавляющим большинством населения, оно втянуло в этот конфликт и духовенство. Политизация Церкви в периоды обострения революционного движения носила односторонний характер – с амвона неслись призывы к послушанию власти. Выступления против нее предавались анафеме, поэтому там, где крестьяне склонялись к поддержке революционного движения, неизбежно возникал их конфликт с Церковью. Священники, которые сами присоединялись к требованиям крестьян (несколько из них даже были избраны от крестьян в Государственную думу и входили во фракцию трудовиков), были лишены сана.

В начале века обозначился и явный отход от официальной церкви интеллигенции. Таким образом, к моменту острого кризиса монархии в 1917 г. авторитет Церкви в активной части населения был невысок. Согласно отчетам военных духовников, когда в 1917 г. Временное правительство освободило православных солдат от обязательного соблюдения церковных таинств, процент причащающихся сразу упал со 100 до 10 и менее. З.Гиппиус записывает в дневнике 22 декабря 1919 г.: «Народ русский никогда не был православным. Никогда не был религиозным сознательно… Отрекается, не почесавшись! Невинность ребенка или идиота» [45]. Но дело было не в отходе от религии, а в отходе от церкви.

Коммунистическое учение того времени в России, и прежде всего «архаический крестьянский коммунизм», были в огромной степени верой, особой религией. М.М.Пришвин записал в своем дневнике 7 января 1919 г.

«Социализм революционный есть момент жизни религиозной народной души: он есть прежде всего бунт масс против обмана церкви, действует на словах во имя земного, материального изнутри, бессознательно во имя нового бога, которого не смеет назвать и не хочет, чтобы не смешать его имя с именем старого Бога».

Сама русская революция была глубоко религиозным движением (хотя и антицерковным). Я бы сказал, что почвенный большевизм был ересью православия, им двигала именно православная любовь к ближнему – но избыточная, страстная. Мы не поняли этой мысли философов-эмигрантов, ни даже этой мысли Андрея Платонова в «Чевенгуре». Революционный подъем породил совершенно необычный в истории культуры тип – русского рабочего начала ХХ века. Этот русский рабочий, ядро революции, был прежде всего культурным типом, в котором Православие и Просвещение, слитые в нашей классической культуре, соединились с идеалом действия, направленного на земное воплощение мечты о равенстве и справедливости.