Гражданская война (октябрь 2008)

Существовала камера № 7 - камера обреченных. Но туда же доставляли и для «воздействия», т. е. для ускорения следствия и получения данных от упорствующих. Здесь с клиентами шел самый беззастенчивый торг, в результате которого апартаменты чрезвычайки были завалены ценными вещами, винами, закусками, конфектами. Толпящимся в грязных подвалах, ожидавшим ежеминутно расстрела, нередко приходилось слышать гул оргий, происходивших в верхних этажах.

«Ночами мрачный и молчаливый Чайковский дом жутко оживал, - пишет Носович, - хозяева его, как ночные птицы ночью, развертывали вовсю свои крылья. В ночи царило особое возбуждение. Окна дома были ярко освещены, доносились какие-то пестрые звуки, странное веселье. Зачастую музицировали. „Товарищ Эдуард“ сам играл на мандолине и фортепьяно. И вдруг резкие звуки выстрелов: раз, два, три! Мы знали, что напрактиковавшиеся палачи убивали обычно одной пулей и, считая выстрелы, знали, сколько порешено».

Заключенные, подползая к окнам, могли видеть уводимых к расстрелу.

Носович рассказывает:

«Иные из моих товарищей наблюдали за казнью из окон. Сам я, кроме одного раза, никогда этого не делал! Улица была ярко освещена электричеством и почти полной луной. На безлюдье четко выделялись три группы по две фигуры в каждой, на значительном расстоянии следовавших друг за другом. Фигура в белом - заключенный, ведомый к расстрелу, в одном белье, с руками, завязанными сзади, - и черное пятно сопровождающего.

И, странное дело, никого не приходилось вести насильно! Все шли сами, мелкой, ускоренной походкой, почти бегом, так что сопровождающие едва поспевали за ними. Мне живо напомнило это морской, залитый солнцем берег и купающихся, спешащих броситься скорей в освежающую воду«.

Казни на Сумской совершались на дворе, днем, на глазах заключенных и сторожей. Со слов последних известно кое-что о последних минутах обреченных.

Журналист В. Г. Плакса-Жданович вел себя перед смертью необыкновенно мужественно. Он обратился к палачам и тоном, полным презрения, потребовал от них объявления ему смертного приговора.

Ответа он не получил. Комендант Судаков приказал ему повернуться лицом к стене. Жданович возразил:

- Стреляйте! Я хочу смотреть в лицо смерти!

После трех осечек Жданович сказал:

- Когда случались осечки, то обыкновенно не расстреливали.

В ответ Судаков приказал стоявшему рядом красноармейцу стрелять, и В. Г. был убит.

Геройски погиб расстрелянный в каторжной тюрьме поручик Зимин. Уходя из камеры, он сказал оставшимся:

- Товарищи, я иду умирать. Кто из вас останется в живых, доведите до сведения всей Добровольческой армии, что я спокойно умираю за ее честь и ее достоинство.

II. Царицын

По словам Царицынских жителей, деятельность местных чрезвычаек достигла наивысшего расцвета осенью 1918 г. Не говоря уже о «буржуях», излюбленных козлах отпущения большевистского террора, власти хватали и казнили всех, не разделявших их убеждений. Меньшевики и эсеры были объявлены вне закона, так что каждый мог расстрелять любого из них, как собаку. Место заключения, тюрьма, гауптвахта, дома Голдобина и Амирханова были настолько переполнены, что арестованных начали размещать на баржах.

На баржах

На баржах арестованные содержались в трюме, куда их спускали через люк. В трюме не было ни одного окна. Лучи света едва пробивались через щели в стенах и создавали днем полумрак, переходивший с заходом солнца в полную тьму. Нечего и говорить о том, что никакого искусственного освещения заключенным не полагалось. Пол был настлан неплотно пригнанными досками, под которыми гнила застоявшаяся вода. На полу люди спали без всяких подстилок, вповалку, ни нар, ни коек не было.

Прогулок не полагалось. На верхнюю палубу выходить не позволяли. Выпускали только для отправления естественных потребностей, по очереди, причем сторожа-красноармейцы всячески издевались над заключенными.

У люков часами простаивала очередь ожидающих; иногда ее без всякой причины прекращали на половине, ни просьбы, ни мольбы оставленных не действовали. В ответ раздавались лишь площадная брань и наглый хохот. Многие не выдерживали и отправляли свои нужды тут же, на барже. Можно себе представить, какая атмосфера царила в трюме!

Кормили восьмушкой хлеба в день. И больше ничего!

Впоследствии красноармейцы согласились возить заключенным обеды, конечно, за плату. Они привозили пищу раз в день, обычно вечером. Эти обеды заключенные делили между собой, так как в противном случае могло произойти междуусобное голодное побоище. Однако в скором времени большевики взяли этот дележ в свои руки, причем отбирали себе все, что им нравилось.

Иногда арестованным приносили пищу родные. И тут не обходилось без издевательства. Комендант баржи, мальчишка Гольштейн, называвший себя Троцким и выдавший себя за родственника Льва Троцкого, любил, стоя на палубе, насмехаться над женами и сестрами, навещавшими заключенных.

- Разуйте ваши ножки, гражданки, и лезьте в воду, иначе промочите ваши башмачки! - цинично говорил он.