Гражданская война (октябрь 2008)

Перегородка с дверью делила вагон на две части, отделения были открытыми и боковые скамейки могли служить для спанья. Мы спали в три этажа один над другим на деревянных полках. У меня было довольно удобное место на второй полке. К счастью, верхняя полка над моей головой была занята вещами; таким образом, я мог сидеть согнувшись, а мои ноги болтались над головами матерей, маленьких детей и большевиков. На каждой станции начиналось всеобщее хождение через вагон, каждый, у кого был котелок, кофейник, кувшин или даже пустая жестянка, проталкивался через вагон, чтобы достать кипятку. У меня были два термоса. Я взял их и пошел вслед за другими. Из всех вагонов вылезали пассажиры и спешили в буфет. Никакого надзора за порядком не было, но сильный инстинкт общественности, который так отличает русских, сделал то, что люди автоматически встали в очередь, а когда поезд двинулся дальше, все опять заняли свои места и стали пить чай. Это продолжалось всю ночь. Засыпали, просыпались, пили чай и принимали участие в разговорах, которые велись в разных концах вагона. С моей высоты я слушал то одних, то других. Одни ворчали на дороговизну продуктов, другие не могли понять, почему остальные нации все еще ведут войну против России. Один рабочий рассказывал, что приехал окольным путем из Архангельска; он описывал царившее там недовольство и рассказал историю, которую я передам как пример того, что говорят в России небольшевики. Несмотря на присутствие многих коммунистов, этот человек не скрывал своей антипатии к теории и практике большевиков. И все-таки он рассказал следующий случай.

Какие- то части русских войск в районе Архангельска отказывались идти на фронт. Их начальство было не в состоянии воздействовать на них, и было заменено другим. Были вызваны американские войска, которые окружили бараки и потребовали от русских, отказывавшихся идти на фронт, убивать своих земляков, и чтобы они выдали своих зачинщиков, угрожая, что в противном случае каждый десятый из них будет расстрелян.

Двенадцать вожаков были после этого выданы, должны были сами вырыть себе могилы и были расстреляны.

Вся эта история могла быть выдумана, но она типична для того времени.

В другом конце вагона начались горячие споры о сущности эгоизма, причем спорившие подкрепляли свои взгляды примерами, взятыми из поведения противной стороны. На маленькой станции произошел забавный ругательный поединок между кондуктором и кем-то, пытавшимся влезть в наш вагон, в то время как место его находилось в другом вагоне. Оба располагали фантастическим запасом проклятий. Даже человек из Архангельска прервал свой рассказ, чтобы послушать ругающихся. Я помню, как один горячо желал, чтобы рука другого отсохла, но и тот тоже не отставал и желал первому, чтобы такая же участь постигла его голову. В Англии такая горячая ссора кончилась бы дракой, здесь же ничего подобного не случилось, собралась только небольшая кучка людей, которые сочувственно слушали словесный поединок и беспристрастно и восторженно одобряли то одного, то другого.

Наконец, я попытался заснуть. Воздух был такой затхлый, что можно было задохнуться. Пахло дымом, маленькими детьми, поношенным платьем и тем особым запахом русского мужика, которого никогда не забудет тот, кто его раз испытал. Было невозможно спать. Но все же я ехал с некоторыми удобствами. Я постарался поэтому не обращать внимания на гудящие кругом разговоры, мысленно представил себя в Англии на рыбной ловле и пытался доставить некоторое облегчение моим ноющим костям тем, что время от времени менял положение на моем твердом ложе.

Первые дни в Москве

Был очень холодный день, когда я пробирался сквозь толпу на вокзале в Москве. Я долго торговался с извозчиком, который потребовал сто рублей за поездку до «Метрополя». Улицы в глубоком снегу казались в меньшем порядке, чем в Петрограде, но все же были чище, чем год назад. Трамваи шли. Извозчиков было, по-видимому, столько же, сколько их было раньше. Лошади казались в лучшем состоянии, чем прошлым летом: тогда они еле передвигали ноги. Я спросил о причине этого улучшения; извозчик рассказал мне, что лошади теперь имеют паек, подобно людям, и, таким образом, каждое животное получало теперь немного овса. На улицах было много людей, но большое число закрытых магазинов угнетающе действовало на меня. Тогда я еще не знал, что причиной этого была национализация торговли. «Общественная» торговля преследовала цель подорвать в корне спекуляцию мануфактурой и другими товарами, в которых был большой недостаток. В течение моего пребывания в России во многих из этих магазинов были устроены городские лавки, похожие на наши народные кухни. Теперь, если кому-нибудь нужен новый костюм, он должен идти со старым костюмом в отдел снабжения и должен доказать, что он действительно нуждается в платье; тогда ему выдают ордер, по которому он получает новый костюм. Это было попыткой прекратить спекуляцию и устроить более или менее правильное распределение товаров, в которых был недостаток.