Гражданская война в России: Записки белого партизана

Мне известно, что кубанскую власть этого времени он характеризовал как «беспомощную», «дряблую». По крайней мере этот эпитет он несколько раз употребил в беседе со мной во время совместного Корниловского похода, а затем при отступлении от Екатеринодара, когда ему казалось, что кубанское правительство мало помогает в вопросе поднятия станиц для присоединения к армии и в вопросе добывания патронов. Я понимал, конечно, что эти обвинения относятся и ко мне лично, но понимал также, что подсказаны не действительным положением вещей, а утомлением нервов.

Из дальнейшего изложения событий можно будет усмотреть, что в планы Корнилова и, особенно, Деникина не входило содействие усилению влияния и авторитета атамана и правительства. Претензии этого рода встречали самое откровенное сопротивление.

На это обстоятельство я обращаю внимание всех, кто до сих пор не избавился от страха казачьей самостийности. Этот «жупел» был принесен к нам Верховным руководителем Добровольческой армии генералом Алексеевым, который, однако, нас, казаков, учил не бояться этого жупела и быть побольше казаками.

Вообще за время пребывания генерала Алексеева во главе Добровольческой армии казаки не слышали от него обвинений в желании обособиться от России и не ввдели мероприятий, от него исходящих, направленных к понижению у казаков чувства собственного достоинства и самоуважения. Я до сих пор не сомневаюсь, что и у Деникина и его штаба не было твердой убежденности в действительной опасности казачьей самостийности. Они не могли не видеть, что казаки во главе своих войск очень настойчиво ставили людей чисто русских, выросших в условиях русской культуры и преданных России.

Для многих из добровольцев увиденное на Дону и на Кубани было неожиданным и малопонятным. Сначала иронически, а потом с раздражением они смотрели на казачьи правительства, круга, Рады и на смелость, с которой добровольцам указывалось, что они желанные, почетные гости, но не хозяева в казачьих областях.

В дальнейшем я еще вернусь к этому весьма серьезному и больному вопросу в отношениях Добровольческой армии к казакам.

Тревожное настроение генерала Алексеева передавалось и нам, и мы решили, под давлением событий, экстренно собрать Краевую Раду, чтобы еще раз предупредить казаков о надвигающейся грозе и о необходимости срочной, в самых энергичных тонах борьбы с охватывающей край смутой. Я полагал, что сессия Рады будет кратковременна и ограничится выработкой меры воздействия на заболевших фронтовиков и на предоставление правительству всей полноты власти. В речах своих при открытии Рады и я, и председатель правительства Быч исчерпывающе нарисовали картину положения и приглашали Раду к беспощадной борьбе с большевизмом.

К сожалению, Рада, руководимая Рябоволом, отвлеклась в сторону и пустилась в многословные разговоры по разного рода более или менее острым вопросам внутренней жизни и как бы забыла стоящую перед ней главную цель. Трижды в течение сессии я указывал Раде на ненужность при данных обстоятельствах бесконечных прений и убеждал немедленно же, разбившись на группы, разъехаться по станицам, чтобы поднять сполох и поставить все войско «в ружье».

Говорильная зараза была сильней моих убеждений, и я не добился даже, чтобы мое предложение было поставлено Рябоволом на голосование.

Представители фронта, явившиеся в Раду, держали себя вызывающе и срывали несколько раз созданное правительством настроение. Положение становилось невыносимым. Я, а вслед за мною и Быч заявили, что при создавшихся условиях работать нельзя, и сложили свои полномочия. Это произвело отрезвляющее впечатление.

Рада дружно напала на фронтовиков, они покаялись и все вместе бурно и искренно просили нас остаться. Состоялось всеобщее примирение. Фронтовики поднялись на эстраду, к президиуму Рады и после покаянных речей спели кубанский гимн. Последовали объятия, поцелуи, слезы. Нужно было использовать момент и распустить Раду на места, пока не выдохлось приподнятое настроение, но этого сделано не было, и Рада вернулась к разговорам.

Ожидаемых мною результатов Рада не дала, и дело осталось в прежнем положении. Пришлось вернуться к формированию добровольческих отрядов, только в них можно было искать спасения.

Дело организации добровольцев было поручено мною молодому и популярному герою германской войны, полковнику Улагаю. К сожалению, этот доблестный, впоследствии очень прославившийся кавалерист не оказался хорошим организатором и, провозившись около месяца с этим делом, заявил мне, что он в него не верит, так как в добровольцы записываются только одни офицеры, что рядовые казаки добровольцами служить не хотят, что специальные офицерские организации не будут встречать сочувствия в населении и потому все дело обречено на гибель. К мнению полковника Улагая присоединился и командующий кубанской армией генерал Черный.