Гребаная история

Ее имя само скользнуло с губ. Оно вылетело из меня, как дыхание. Как если бы в меня вселился чревовещатель и сказал это без моего участия.

Повернув голову, я едва не подпрыгнул от страха. К ветровому стеклу буквально приклеилось лицо, и глаза следили за мной из-под козырька, с которого стекала вода. Доминик Сильвестри, заместитель шерифа. Я нажал на кнопку, и стекло опустилось.

– Генри, ты в порядке?

Я кивком подтвердил, что да, вытер слезы и сопли. Полицейский положил руку мне на плечо, дружески сжал его. Удивительно, но от этого простого жеста мне стало гораздо легче.

– Возвращайся к себе, – сказал он.

Я снова кивнул и, в свою очередь, тронулся с места. Паркуясь у дома, увидел, что дождевая вода переполнила канавы и водостоки. Из гостиной доносилась певучая мелодия виолончели. Я узнал этот отрывок: «Лебедь» Камиля Сен-Санса. Лив играла его уже сотни раз, и волнующая меланхолия этой пьесы сделала мое отчаяние практически непереносимым.

«О боже, Лив! – подумал я. – Неужели это не могло подождать?»

Но едва за мной закрылась дверь, музыка смолкла. Лив выключила метроном, к чему-то прислонила тяжелый инструмент и встала. Я услышал приближающиеся по паркету ее шаги и другие – более легкие и изящные, – принадлежащие Франс, которая спускалась по лестнице.

– Генри, – только и сказала Лив.

Я без слов последовал за ней.

Дом у нас большой. Там есть гостиная – одновременно для жильцов и для нас – с камином из мрамора с прожилками, над которым висит большое зеркало, окруженное стеной книг и дисков. Жильцы могут брать их на время – в каждой комнате есть проигрыватель. Увенчанные полукруглым стеллажом стеклянные двери выходят на террасу. Сейчас вид из окна был полностью затянут дождем.

Здесь они меня и обняли – крепко. Сначала одна, потом другая. Сжимая в объятиях по доброй минуте, целуя, держа за руки, снова обнимая.

– Генри… Генри… Генри, – прошептала Лив мне на ухо. – Мальчик мой…

Франс обняла меня в очередной раз. Ее красивое лицо, с тех пор как я посмотрел «Проклятие» – фильм ужасов семидесятых, ассоциировалось у меня с лицом Ли Ремик, светловолосой актрисы со светлыми глазами, сыгравшей роль приемной матери. Ее черты способны выразить неисчерпаемую гамму чувств и эмоций. Жестами она изображала любовь и привязанность, а ее грустный взгляд не отпускал меня ни на секунду. Я позволил им излить на меня свою нежность, а сам словно со стороны наблюдал этот цирк. Мира, в который я верил и в котором вырос, больше не существовало. Он только что взорвался вместе со смертью Наоми. И я понял: тот Генри, которым я был до сих пор, тоже перестал существовать, он умер вместе с ней. И о том Генри, который пришел ему на смену, я ничего не знаю…

Я улыбнулся. Франс погладила меня по щеке, отступила на шаг – и снова на сцене появилась Лив. А я вспомнил о дуэте Крюгер – Платт.

– Генри? Есть что-то еще, о чем ты не сказал полиции?

Обычно она говорила «полицейским». Очевидно, момент был слишком серьезным. Я сделал знак, что нет.

– Ты уверен?

Судя по виду, мне не поверили.

– Да, мама, – твердо сказал я. – Я все им сказал.

Пронзительный взгляд Лив.

– Ладно, сынок, ладно… Ты знаешь, как мы любили Наоми. Я… не представляю, что тебе еще сказать… Мы потрясены случившимся, могу представить, что ты сейчас переживаешь. Все это так ужасно… ты не хочешь об этом поговорить?

И вновь я сделал знак, что нет.

Лив взяла меня за руки и прошептала на ухо:

– Этот вечер мы проведем вместе. Не замыкайся один в своем горе, Генри. Не отделяйся от нас.

Она хорошо знает мой характер. В трудные моменты я стараюсь найти место, где можно спрятаться, подобно раку-отшельнику, ищущему убежище в кожухе турбинного двигателя. Лив прижала меня к себе, и я оттаял.

– Мама, это просто кошмар, – выдавил я.

– Да, мой дорогой…

– Не знаете, когда будут похороны?

– После вскрытия, – мягко ответила Лив. – Так сказал шериф.

Вскрытие. На какую-то долю секунды я увидел Наоми на сверкающем столе, заледеневшую, ее торс разрезан и широко раскрыт…

Я отшатнулся.

– О ее матери по-прежнему ничего не известно, – добавила Лив.

– Пожалуйста, мне все-таки нужно побыть одному.

Поколебавшись, мама посмотрела на меня:

– Хорошо.