Гребаная история

Когда нам было лет по двенадцать-тринадцать, мы регулярно поднимались на вершину самой высокой скалы острова, Худ-Клифф, у подножия которой ревет прибой. Во время таких прогулок мы по очереди шли, повернувшись спиной к пропасти, закрыв глаза и вытянув руки перед собой. Остальные четверо стояли на краю бездны, сединив руки, чтобы образовать человеческую цепь. Они были единственной защитой, предохраняющей от бесконечного падения, которое неизбежно завершилось бы изломанным человеческим телом, разбитым о скалы. Когда спиной чувствовали соединенные руки, то останавливались. В ушах свистел ветер, сердце бешено стучало. Далеко, насколько хватало взгляда, простиралось море, усеянное островами. Внизу, в сотне километров отсюда, виднелись горы. Жуткое зрелище.

Было еще кое-что. Они назвали это крещением.

Так и есть: речь действительно шла о таинстве. Не то чтобы мы тогда действительно знали смысл этого слова, но вот интуитивно священный характер этой церемонии дошел до нас там, в глубине лесов.

В тот раз, когда был окрещен я, я плакал. Мне было тринадцать лет, не такой уж старый. Я плакал потому, что знал: действуя таким образом, они раскрывали мне самую тайную часть своего союза. Они демонстрировали мне самое большое доказательство доверия и любви, которое никогда бы не засвидетельствовали чужому. Они вместе выросли, были как стадные животные или рой насекомых. И вот этим обрядом они принимали меня в свой круг. Навсегда.

В самой церемонии не было ничего чересчур зрелищного. В тот день друзья шли впереди меня по лесной тропинке. И уже на берегу завязали мне глаза.

– Раздевайся, – хором сказали они.

– Что?

– Раздевайся, – мягко повторила Наоми.

– Не бойся, Генри, – раздался голос Кайлы. – Мы не смеемся над тобой.

– Никто не снимает тебя на видео, – пообещал Чарли. – Даю слово.

Я подчинился.

– И трусы тоже.

Поколебавшись, я стянул и их. Руки тряслись.

– Войди в воду.

Я сделал то, что они сказали. Спотыкаясь и неловко скользя на слишком гладкой и неровной гальке. Икры обожгло ледяной водой. Волоски на руках и ногах встали дыбом, будто металлические стружки под действием магнита. Я чувствовал себя уязвимым, смешным. Уже много лет никто не видел меня голым, даже Лив и Франс. Я чувствовал, как мой пенис съеживается от холода и стыда.

– Пройди еще вперед.

Я достиг места, где течение было очень слабым. А может, там и вовсе была стоячая вода, которая оказалась не такой холодной, даже почти теплой. Солнечные лучи гладили затылок и спину. По коже скользил теплый поток, вода доходила до пупка.

Кто-то стянул с моих глаз повязку. Они тоже были голыми. Стояли кружком вокруг меня.

Они приблизились по очереди.

– Мне подобный, мой брат, – сказал Джонни, обнимая меня.

– Мне подобный, мой брат, – сказал Чарли, обнимая меня.

– Мне подобный, мой брат, – сказала Кайла, обнимая меня.

– Мне подобный, мой брат, – сказала Наоми, обнимая меня.

Безусловно, каждое из объятий было чистым и невинным.

Однако в тот день я в нее влюбился. Увидев ее обнаженной в этой чистой воде, в середине лета, в самом сердце этого леса. Чувствуя, как ее нежная атласная кожа прикасается к моей, освеженная рекой, но согретая лучами солнца, пока ее влажные волосы стекают мне на плечо, о мою грудь бьется ее пульс, легкий, как птица, тыкаются кончики ее грудей, как два бутона. Увидев, как она плывет, а затем отжимает свои черные волосы, скручивая их в жгут, с которого капает вода, ее яркие темные аметистовые глаза, взгляд которых прикован ко мне.

– Вот ты и наш, – проговорил Джонни, выходя из воды и обсушиваясь. – Ты только что был окрещен.

Даже Чарли, обычно не упускающий случая пройтись по поводу ханжей из Ист-Харбор, сегодня не отпустил ни одной шутки. Я никогда не видел его таким серьезным. Он улыбнулся мне. И точно таким же образом, как влюбился в Наоми, я почувствовал, что наша с ним дружба стала более крепкой и тесной, чем между остальными членами нашей компании.

* * *

Как ни странно, поводом для нашего сближения – Чарли, Джонни и меня – стали похороны. Раньше мы встречались в городе, на пляже и в школе, но для них я был чужаком: тип, недавно приехавший с континента, воспитанный двумя матерями-лесбиянками, – иначе говоря, не пойми кто: то ли парень, то ли инопланетянин.

Все изменилось в день похорон Джареда Ларкина, точнее, во время поминок, проходивших в доме семейства Ларкинов. Джареду было двенадцать лет, как и нам. Он покончил с собой.

Его я тоже толком не знал. Он учился в нашем классе. Стеснительный, тощий, самой обычной внешности – девочки не обращали на него внимания. В школьном оркестре Джаред играл на трубе. Он был не из тех, кого выбирают в спортивную команду, – скорее наоборот. Сидя на скамье запасных, которая почти пуста, они покорно ждут, когда их наконец примут в игру, заставляя морщиться заносчивых лидеров команды: «О нет, мистер, только не он! Так нечестно, у нас в команде уже есть один слабак!»

Вечером он возвращался прямо домой и ни с кем не общался.