Гребень Матильды

Вернулся, чтобы закончить начатое? Не ожидал, что милиция окажется на месте преступления так скоро?

Тогда почему вел себя так, словно не боялся их? Ушел быстро, но не торопясь.

Быстро, но не торопясь? Смешно звучит, но именно так и было. Смотрел на нее без страха, а… задумчиво, что ли…

Анна закрыла глаза. Дорогой твидовый костюм. Нынче такие – редкость. Довольно высокий, худой, темные волосы, узкое лицо и глаза. Странные какие-то. Почти белые. Ледяные просто.

– Правильно делаешь, – прервал ее размышления Лапиков, – оружие лучше всего чувствуешь с закрытыми глазами. А теперь сожми его как следует и ударь!

Анна ударила.

– Молодец! Хорошо получается. Для женщины, конечно! Чувствуешь, как работает?

Она кивнула.

– Вот то-то же! Оружие довольно легкое, поэтому тыкать надо резко! Говорю «тыкать», потому что нож тычковый. Для женщины не очень годится. У вас руки слабые. Удар должен быть сильным.

– И точным, – добавила она.

– Верно говоришь. Лезвие короткое, если хочешь убить, тыкать нужно в определенные места. Знать куда.

– В сердце, например.

– Точно в сердце не так просто попасть, как все думают. Тренировка нужна.

– В сердце сосудов много. Как ударить, чтобы крови не было?

– Так я и говорю: тренировка!

Он посмотрел с любопытством.

– Кто-то именно им орудовал?

– Да.

– Таких ножей сейчас завались. В основном у тех, кто в окопах успел побывать. Хотя и на рынке немало.

– Понимаю.

– Ну… удачи, Чебнева.

К Кишкину Анна до самого вечера так и не попала. Он вообще на месте сидеть не умел. Вечно носился туда-сюда. Хотел быть в курсе всех событий. Многие считали, что начальнику не след вести себя как рядовому милиционеру. Ему положено в кабинете сидеть и доклады принимать. Но вслух этого Владимиру Александровичу не советовали, а то мигом получили бы такой отлуп, что мало не показалось бы!

Подумав о Кишкине, Анна невольно улыбнулась. Милиционеры боятся его, как огня, а у нее Владимир Александрович вызывает чуть ли не материнское чувство. Жалко его, такого неприкаянного в жизни человека.

Незаметно мысли соскочили с Кишкина на собственные проблемы, и она вдруг вспомнила, что обещала Фефе по пути домой забрать из починки ее боты. На дворе с каждым днем холоднее, а ботинки у Фефы по шву разошлись, и подметка на правом давно каши просит.

Анна достала из кармана часы на цепочке. Тятенькины. Наградные.

Ой, мастерская закроется скоро!

Вылетев из отдела, она на всякий случай огляделась по сторонам – не видит ли кто, как она сбегает с работы – и припустила в строну Литейного, где была хорошая и недорогая обувная мастерская.

Фефа встретила ее, уткнув руки в боки. Любимая поза, если собирается ругаться.

Анна помахала свертком с ботинками, однако Фефа продолжала стоять с угрожающим видом. В чем еще провинилась?

– Фефочка, так удачно твои ботики починили, ты удивишься! – начала Анна подхалимским тоном.

– Скажи лучше, охальница ты этакая, что за фармазон у нас опять нарисовался?

– Чего?

– А того! – объявила та и вытащила из-за спины букет.

Наверное, у Анны было очень глупое лицо, потому что, взглянув на нее, Фефа несколько сбавила обороты.

– Тебе, сдается, принесли. Вот стою и думаю: выкинуть, что ли?

И зыркнула плутовским глазом.

Анна нацепила маску равнодушия. Самую непроницаемую из своего арсенала.

– А кто принес?

– Халамидник какой-то лет восьми. Чумазый… ужас прямо!

– Халамидник? Тогда точно не ко мне. Ошиблись дверью, наверное. Я подношений ни от кого не жду.

– Правду говоришь?

– Истинную.

– Ну, тогда подожду выбрасывать, авось хозяин найдется.

Фефа с удовольствием понюхала цветы. Раз фармазоном тут не пахнет, почему бы и нет!

– Поставлю пока в ту вазу, что тебе Зина на день рождения подарила.

– Поставь, – пожала плечами Анна, взглянув на букет с подчеркнутым безразличием.

– А много ли мастер за боты взял? – спросила из кухни совершенно успокоившаяся Фефа.

– Нет! – ответила Анна, вспомнив, что, возвращая ботинки, мастер посоветовал в другой раз нести обувку сразу на помойку: «Все латано-перелатано у вас. Копите на новые!»

Раздеваясь и надевая домашнее платье, Анна вдруг вспомнила, что, прохаживаясь с Румянцевым, зацепилась взглядом за женские ботинки на витрине. Мимоходом, из-за блестящих пуговок, пришитых сбоку, и меховой оторочки вверху.

Сейчас боты вдруг встали перед глазами, и Анна, забыв снять второй чулок, кинулась к шкатулке на комоде.

Колечко невесть какое, зато с камушком. Хватит или нет? Было, правда, еще одно, но то – заветное, помолвочное, подаренное Колей.

– Завтра куплю, – сказала она себе шепотом и в этот самый миг вдруг поняла, что цветы – никакая не ошибка. Цветы принесли для нее, и, кажется, она знает, от кого.

Зачем он снова возник в ее жизни? Да еще букет этот. К чему? Ведь уверял, что детская влюбленность бесследно исчезла и к прошлому возврата нет.

И еще. Получается, он немало знает о ее теперешнем житье-бытье. Например, о том, что Николая здесь нет. Потому и решил, что можно.

А может быть, не только это. Знает больше, чем она.

Сердце вдруг заколотилось, как встрепехнутое. Она приложила ладони к щекам. Горят. Повернув голову, уперлась взглядом в зеркало.