Гребень волны

…Костя вздрогнул, оторвал голову от пульта, заозирался. Перед глазами танцевали бесформенные цветные тени.

Он поглядел на часы: прошло не более двадцати минут с того момента, как они расстались с Вардановым.

«Чертовщина… Как я мог заснуть?! Да и сон ли то был?.. Все равно нелепо. И стыдно. Дерьмо я, а не звездоход, правильно говорил Варданов. Гнать такого из Корпуса Астронавтов поганой шваброй… Но, может быть, это просто такая защитная реакция моего издерганного, затурканного мозга на сплошной многочасовой стресс? Уж очень все выглядело реальным. Голос – тембр, интонации. Выражение лица, извечная слегка растерянная полуулыбка. Я еще не успел ничего этого забыть, еще полусуток не минуло, как я с ним разговаривал. А он уже замурован в холодильной камере, но душа его, как говорят священники и некоторые медики, еще бродит в окрестностях тела и бьется о разделившую нас стену между Бытием и Небытием, взывая о понимании… Неужели ему удалось на короткий миг проломить эту стену? И зачем он явился ОТТУДА, что хотел сказать мне? Ведь это были не его слова. Чужие. Курт никогда бы не убеждал нас бросить Маони одного в пустыне и дать деру… Почему? И разве не к тому толкает меня Варданов? Наверное, я сам в этом приступе бреда вложил слова Варданова в уста Фроста. Или все же был в моем сне кто-то третий, совершенно посторонний?!»

Костя увеличил изображение на экране, произвольно выхватывая из серого смерча одну пчелу, другую, третью… Ничем не различимые между собой, частички единого целого.

И неотступно следящий за ним безглазый взгляд.

– Вы хотите диктовать мне, как поступить? – спросил Кратов жестко. – Вы все, снаружи и внутри… умники-разумники, ксенологи, астрархи и прочая и прочая? Будто я чучело какое и мной можно крутить-вертеть, как вам заблагорассудится. Мечтаете и из меня вылепить ручного зомби? Вот вам! Мне вверено благополучие экипажа, и я его обеспечу. Нравится вам это или нет!

Он поднялся, запер оставленную Вардановым дверь и снова вернулся в кресло. Но уже другим. Не расслабленным, потерявшимся юнцом, а звездоходом, драйвером, хозяином корабля.

– Хватит выть, – сказал он резким голосом.

– Выполнено, – помедлив, откликнулся когитр.

На пустыню рухнула тишина. Кратов посидел с полминуты, привыкая к ней, испытывая подлинное блаженство и успокоение.

– Хорошо, – наконец промолвил он. – Теперь так. Бортовой фогратор к бою.

– Запрещено Кодексом исследовательских миссий…

– Заткнись!

– Цель?

– Все, что движется, – он поразмыслил и поспешно поправился: – Кроме объектов земного происхождения. Людей и машин.

– Не выполнено, – сказал когитр. Кратов яростно зашипел, и когитр добавил: – Непосредственной угрозы кораблю не существует. Поэтому вам следует принять на себя ответственность за нарушение Кодекса и сделать об этом устное заявление.

– Я, Константин Кратов, драйвер исследовательской миссии на планету Псамма, отменяю действие всех без исключения Кодексов и инструкций, за что готов отвечать своей честью и имуществом… Достаточно? Выполняй!

– Не выполнено.

– Опять что-то мешает?!

– Да, – сконфуженно подтвердил когитр.

– Ну и катись!..

«Ничего уже не будет по-прежнему».

Он вспоминал об этом, покидая центральный пост и идя по коридору в направлении шлюзов. У дверей каюты Варданова он задержался и даже поднял руку, чтобы постучаться. Но опустил ее и даже выругал себя за колебания. Ему нельзя было медлить. Потому что там, за бортом, оставался Маони. А он сам подспудно искал хоть какой-то поддержки своему решению. И, не найдя ее, вполне мог повернуть назад.

«Ничего не изменить».

Он неторопливо, без излишней суеты, влез в «галахад» – никогда, кажется, не проделывал это с такой частотой, как в этот день. Опустил забрало, набросил светофильтр, полностью отгораживая себя от внешнего мира. Включил кондиционирование внутри и полную защиту снаружи.

«И не будет обратной дороги».

Он сдвинул шторку, за которой в стенной нише хранилось оружие. На мгновение испытал неуверенность: а вдруг Фрост и вправду забрал то, за чем приходил?..

Но фогратор был на месте.

15.

Едва только диафрагма люка раскрылась настолько, чтобы можно было видеть происходящее снаружи, как он с ужасной остротой осознал, что творит нечто невозможное, в иных, нормальных условиях положительно недопустимое. Ему даже захотелось зажмуриться – в последнее время он особенно часто испытывал такое постыдное желание, и это отчасти объясняло поступок Варданова, когда тот ни с того ни с сего отправился к себе в каюту, подальше от событий, «прятать голову под подушку». Но тут ему в голову втерлась мало уместная в данной ситуации пословица: назвался-де груздем, так и полезай куда следует… «Ничего не изменить», – снова подумал он и, по-прежнему испытывая сильнейшее душевное рассогласование между тем, чего ему хотелось, и проистекавшими из этого – а правильнее, вопреки этому – действиями, начал стрелять.