Греческая цивилизация. Т.2. От Антигоны до Сократа

Из всех виденных им стран Египет, конечно, полнее всех воплощал то сочетание истории и географии, которые ему хотелось видеть подлинными и в то же время чудесными. Все там превосходило его ожидания, все отвечало самой необузданной игре его воображения. И все же он этот Египет видит, его осязает.

История на протяжении нескольких тысячелетий, с пышным букетом невероятных сказок, которые он вдобавок приукрашивает, потому что неправильно понимает рассказы своих лживых переводчиков. Перед ним разительные свидетельства этой истории: колоссальные статуи, памятники такой высоты, что оставляют далеко позади все достижения молодого греческого народа. «The greatest in the World» [8] — такова наиболее естественная формула восхищения Геродота.

А тут еще река, которая сама по себе чудо: для грека, знающего лишь свои речки, вздувшиеся после весенних гроз, потоки, наполовину пересыхающие летом, — Нил с его загадкой периодических, оплодотворяющих наводнений, с тайной его неведомых источников, гораздо более удаленных, чем может себе это представить Геродот, — все это не только привлекает историка, но и бросает вызов его неистребимому желанию познать. Геродот этот вызов принимает. Он стремится разгадать двойную тайну источников и наводнений Нила. Он берется за проблему геологической формации долины Нила. Фактов, которыми он располагает, разумеется, недостаточно, чтобы обосновать строго логическое рассуждение. Порой, критикуя гипотезы своих предшественников, он сам рассуждает, словно дитя. Но какое же это умное дитя! Не важно, угадывает ли он верно или заблуждается в своих выводах: настойчивость, с которой он исследует тайну, хочет разгадать загадку, — вот что составляет самый многообещающий залог!

В Египте множество странных и священных животных, возбуждающих живейшее любопытство Геродота. Он обожает составлять описания животных. В экзотической фауне его интересует отчасти странность внешнего вида и поведения животных, но еще больше характер связей, которые возникли между человеком и животными. Эта взаимосвязь в Египте гораздо теснее, чем в Греции, и налагает на человека необычные обязательства. Геродот задумывается над «договором», заключенным египтянином с кошкой, ибисом и крокодилом, и его исследования позволяют ему сделать поразительные открытия не в отношении животного, а человека. Его египетский бестиарий не только страница примитивной естественной истории дописьменного периода, частично списанная у него, со всеми ошибками, Аристотелем. Это прежде всего страница этнографии, страница человеческой географии египетского народа.

Путешественника поразила и привлекла еще одна вереница фактов. Известно, что ничто так не мило Геродоту, как странность в обычаях. Он с необычайным удовольствием собирает сведения о диковинных обрядах. Впрочем, ничто в этом потоке необычного его не возмущает и не шокирует. Что-нибудь прямо противоположное греческому обычаю лишь пленяет ум, всему открытый. Ему как-то даже нравилось рисовать Египет как страну, в которой «все наоборот», как в некоторых народных сказках или в «Erewhon»[9] Самуэля Батлера.

Его картина Египта, какой бы чудесной или неполной она ни была, все же в основном подтверждается современными историками или, во всяком случае, считается ими правдоподобной. Привести примеры? Сославшись на некоторые высказывания об Египте другого путешественника (Гекатея Милетского), Геродот заявляет:

«Для каждого здравомыслящего человека, — если он только взглянет, хотя бы раньше и не слышал, — ясно, что та часть Египта, которую посещают эллины, есть для египтян страна добавочная и дар реки; такова же и другая часть страны, простирающаяся на три дня плавания выше Миридского озера, хотя жрецы и не говорили о ней чего-либо подобного. Природные свойства Египта таковы: когда ты только еще подплываешь к Египту, находясь на расстоянии одного дня пути от суши, и бросишь лот, то вытащишь ил, причем глубина моря всего одиннадцать сажен; а это показывает, как велики там речные наносы земли».

(II, 5)

Далее Геродот уточняет свою мысль:

«В Аравии недалеко от Египта есть морской залив, от Эритрейского [Красного] моря углубляющийся в материк, очень длинный и узкий, как я покажу. Длина залива от самого углубленного пункта до открытого моря сорок дней плавания для весельного судна; ширина залива в самом широком месте полдня плавания. Прилив и отлив бывают там ежедневно. Мне кажется, и Египет был некогда таким же заливом; тянулся он от северного [Средиземного] моря к Эфиопии, тогда как другой, Аравийский, от южного моря к Сирии так, что бухтами своими они почти входили один в другой, разделяясь только узкой полосой земли. Если предположить, что Нил направил бы свои воды в Аравийский залив, то нет ничего невозможного в том, что этот залив через двадцать тысяч лет наполнился бы илом этой реки; впрочем, я полагаю, что он наполнился бы илом и в десять тысяч лет. Почему же за время, протекшее до моего рождения, залив, правда, гораздо больший Аравийского, не мог бы наполниться илом столь большой и деятельной реки?»

(II, 11)