Греческие богини. Архетипы женственности

В реальности женщины лишь отчасти могут следовать такому сценарию. Это обычно Кора-Афродита, птичка в золотой клетке, иногда вылетающая на свободу... однако в жизни ее, пожалуй, довольно скоро и грубовато, невзирая на хрупкие, пушистые и яркие перья, запихивают обратно. Впрочем, в отдельных случаях она сама может себе позволить такую жизнь, красочную и богатую приключениями. Это незамужние «светские львицы», живущие на содержании у мужчин[105] и при сезонной смене любовников утверждающие, что на редкость моногамны («каждый раз у меня бывает только один мужчина»). И все же для нашей с вами реальности (если папа — не бог) это тупиковый сценарий.

ПСИХЕЯ

История Амура и Психеи, начиная с Эриха Ноймана, ассоциируется с путем индивидуации женщины. На русский язык оказалась переведенной книга Роберта А. Джонсона «Она», из которой большая часть заинтересованной аудитории узнала все подробности. На настоящий момент обильно ставятся сценарные социодрамы на эту тему. Мне данный «путь индивидуации» видится раскрытием темы «пути Персефоны», отделения от родителей как инициации и наступления жизненной (житейской) зрелости. Множество авторов оставили свой след в этой теме, и мы тоже внесем свою скромную лепту.

История Психеи, рассказанная Апулеем[106], такова: девушка была младшей дочерью царя и прославилась своей красотой настолько, что ее стали почитать земным воплощением Афродиты. Это, разумеется, не понравилось богине, и она потребовала от своего сына Эрота, чтобы тот отомстил за маму, внушив девице страсть к самому последнему ничтожеству на свете. Мотив нечаянного «соперничества» с Афродитой я бы тут не принимала в расчет, если только не предполагать обычные забавы девичества более вольными. Но Психея явно не радуется своей красоте. Более того, тоскует и горюет от того, что никто не видит в ней нормальной земной девушки на выданье, а смотрят на нее как на божество.

Царь-отец идет за прорицанием, и оракул Аполлона возвещает, что необходимо принести девицу в жертву — как полагают, самому богу смерти.

Царь, на высокий обрыв поставь обреченную деву

И в погребальный наряд к свадьбе ее обряди;

Смертного зятя иметь не надейся, несчастный родитель:

Будет он дик и жесток, словно ужасный дракон.

Он на крылах облетает эфир и всех утомляет,

Раны наносит он всем, пламенем жгучим палит.

Даже Юпитер трепещет пред ним и боги боятся.

Стиксу внушает он страх, мрачной подземной реке[107].

Здесь мы видим уже знакомую нам метафору брака как смерти.

«Мы не в полной мере осознаем двойной аспект бракосочетания и стремимся видеть в нем лишь праздничный белый цвет и наслаждение. Если отмирание части прошлой жизни не находит своего отражения в соответствующих ритуалах, оно все равно позже обязательно проявится в эмоциональном настрое и менее приемлемой форме. Например, некоторые женщины могут испытывать сильную обиду и отвращение к браку спустя несколько месяцев и даже лет»[108].

При этом, если вдуматься в слова оракула, ничто не говорит о том, что речь идет именно о боге смерти. Зная дальнейшую историю, мы с удовольствием видим, что подразумеваться может и бог любви!

Этот момент кажется мне определенной развилкой для дальнейшего хода событий и для уточнения этой истории как метафоры женского пути индивидуации вообще. Действительно, когда детство и юность девушки достаточно стабильны и вполне безоблачны, то с «богом смерти» как с ритуальной маской «бога любви» (как и положено) она встречается на пороге замужества[109]. Но «бог смерти» может прийти гораздо раньше: это может быть ужасная психическая травма или постоянный кошмар всего детства, когда кажется, что ты уже в аду. Я могу сказать, что ко мне Смерть пришла со смертью моей матери, и с тех пор бог смерти всегда где-то рядом. Это случилось раньше, чем я смогла бы с этим справиться, — в то время, когда уход в отчаяние и одиночество еще не приносил новых сил. Нечто подобное происходит и с детьми алкоголиков: тогда девочки с детства живут в аду, рядом с ужасным богом всего самого страшного, что есть на свете, хоть том, хоть этом. Так девочка может стать маленькой Персефоной, блуждающей по лабиринтам Аида, но это уже не история Психеи[110].