Греческие каникулы

Живой струнный квартет негромко ваяет что-то изысканно классическое. Уходящий в необозримые дали потолок покрыт росписями в духе итальянского Ренессанса: пушистые кучевые облачка над симпатичными горными долинами и лесочками с играющими в сочной зелени розовощекими купидонами. Канделябры в человеческий рост по углам, серебряные приборы, хрусталь, тяжелые стулья с высокими спинками накрыты белоснежным льном. Проведя по нему рукой, я понял: выпуклые узелки образовывают диковинный узор, не заметный глазу. Я боролся с соблазном оглядываться по сторонам, тогда как моему юному спутнику, казалось, все это великолепие уже осточертело. Не то чтобы я из деревни выбрался, но назвать меня завсегдатаем подобных мест, как ни крути, было нельзя. С выбором блюд он также не парился, заказав все самое дорогое, что было в меню.

Вышколенный официант подобострастно улыбался, принимая заказ, но, клянусь богом, в его взгляде промелькнула насмешка: проныра явно был осведомлен о статусе моего спутника.

Парень поковырялся в тарелке, наморщил прямой тонкий носик и отодвинул блюдо, едва попробовав.

— Если ты не любишь трюфели, зачем ты их заказываешь?

— Потому что дороже ничего нет.

Он оторвал белоснежную с бледно-лиловой сердцевиной орхидею от букета на середине круглого стола и примостил себе за ухом.

— Нравится?

Я не видел ничего глупее этих девчачьих ужимок.

— Так для тебя главное — потратить?

Парень, разочарованный отсутствием реакции, вытащил цветок и кинул на скатерть.

— Ну должен же я на чем-то отыгрываться за свою поруганную честь.

Он пострелял глазами по сторонам, пока я наслаждался тающим во рту мясом с душистой подливкой и некоей неизвестной мне растительностью, также потрясающе вкусной.

— Слушай, вон те тетки через столик справа, явно при деньгах, уже слюнями изошлись, на тебя глядючи.

— Я не интересуюсь женщинами.

— Я и не предлагаю тебе ими интересоваться. Надеюсь, ты умеешь отделять бизнес от удовольствия?

— Ну а сам-то ты чего стесняешься?

— Ой, я у женщин вызываю материнский инстинкт, это не способствует, знаешь ли.

В подобных малоинтеллектуальных подколках прошел весь обед.

— ОК, — наконец сказал я, потягивая приятно пощипывающий горло старый коньяк. — Мы вкусно покушали — вернее, это я вкусно покушал, а ты посидел рядом, — но я так и не понял, что все это значит. Чего тебе от меня надо?

Мальчишка сидел, развалившись в кривоватой позе, съехав на край стула, и курил длинную тонкую сигарету.

— Я хочу трахнуться с тобой.

— Ага… И ты считаешь вот это все сценой соблазнения?

Он посмотрел на меня убийственным взглядом.

— Ну извини, у меня с фантазией не очень.

— Но мы, кажется, уже вчера трахались.

— Это не одно и то же. Я видел, что ты хочешь меня, но не мог проявить ответный интерес перед хозяином.

Я смотрел на своего нового знакомого с любопытством, пытаясь понять: это просто скука, или я ему действительно понравился?

— И часто ты вот так поступаешь?

— Поступаю.

— А если твой мужик узнает?

— Он меня убьет.

Парень потеребил себя за мочку левого уха, в которой ярко поблескивал крупный камень. «Карат явно не мало».

— Ладно, не стану кривляться, я трахну тебя с большим удовольствием.

— Эй… человек, ты там умер, что ли?

Когда принесли счет, от которого у меня наверняка глаза бы на лоб полезли, он даже не заглянул в вытянутую бархатную книжечку, кинув официанту золотую «визу».

Мы вышли из кондиционированной прохлады в духоту афинского дня.

— Где думаешь приступить?

— Э… ко мне нельзя, к тебе тоже: еще не хватало, чтобы твой Джордж что-то заметил…

— Он не мой.

— Ага, конечно.

— Я не продаюсь.

— Ну да, как же.

— Не надо всех мерить по себе.

Он посмотрел на меня и дернул бровью.

— Как скажешь.

— Может, на пляж?

Парень опять наморщил капризно нос.

— Не люблю я на пляже, песок кругом набивается. Я знаю местечко.

Мы сели в машину и поехали куда-то прочь из города. От его езды меня после обеда начало тошнить. «Господи, как можно так водить, крышу у него снесло, что ли?»

Съехав с главной дороги на пыльную проселочную колею, ведущую в горы, он какое-то время поскреб днище машины, кружа по виноградникам, и наконец остановился в тупичке посреди благоухающего оливкового леса. Вылез наружу и вытащил из-под сидения одеяло, ехидно глянув на меня. Он явно не ставил под сомнение силу собственных чар.

Расстелил подстилку в узорчатой тени большой оливы и уселся, скинув тапочки «Reebok» на бархатистый плюш в клеточку.

— Хочешь, чтобы я сам разделся, или предпочитаешь раздеть меня?

Я присоединился к нему на одеяльце.

— Ну а сам-то ты как хотел бы?

— Я?

Такая постановка вопроса явно не приходила в его хорошенькую головку.

— Э… я бы хотел… чтобы ты меня раздел.

Я улыбнулся: в конце концов, парнишка не виноват, что влип в такое дерьмо. В ярком свете дня стала особенно очевидной его юность. Лет шестнадцать, ну от силы семнадцать. Мне нестерпимо захотелось доставить малышу удовольствие; его огромные глазищи источали томление неудовлетворенности, но он терпел, предоставляя инициативу мне.