Греческий мир в доклассическую эпоху

Хотя до нашего времени сохранились лишь фрагменты Стесихоровых сочинений, в древности он пользовался широчайшей славой во всем греческом мире и считался одной из виднейших личностей, повлиявших на становление лирической поэзии. Более того, именно он «нанес» западные земли на греческую культурную карту — и отныне западные греки, перестав казаться просто захватчиками чужих просторов, осевшими по каким-то диким «медвежьим углам», заявили о своем полноправном участии — а в чем-то даже о главенстве — в великой эллинской традиции. Стесихор чтился как непререкаемый авторитет в области неохватной греческой мифологии, и многочисленным критикам было что сказать о поэте. Дионисий Галикарнасский хвалил за благородство избранные им сюжеты и обрисованные характеры; Квинтилиан тоже восхищался той dignitas — нравственным совершенством, — которой были облечены его герои и героини, и называл его преемником эпических поэтов, чьи мифы и легенды Стесихор продолжал всячески расцвечивать, перелагая героическое повествование на чарующий музыкальный язык лирических размеров⁴^. Собственно, большинство его сюжетов было заимствовано из «дополнений» к «Илиаде» и «Одиссее», известных под общим названием «эпического цикла» (или «киклических» поэм). Он и сам дополнил этот цикл, сочинив «Разрушение Трои» Ολιου πέρσις), куда вошел рассказ о деревянном коне, сооруженном Эпеем. Кроме того, он стал одним из авторов «Возвращений» (Νόστοι) — поэмы о возвращении греческих героев с Троянской войны.

В своей «Елене» Стесихор выбрал наиболее расхожую версию мифа, согласно которой героиня охотно поддалась на улещения Париса, — и описал ее отплытие в Трою. Зато в знаменитой «Палинодии», написанной вслед за тем, он отрекается от прежнего стихотворения, говоря, что сама Елена побудила его опровергнуть обман: она вовсе не была в Трое, а в том, что все верят обратному, виноват Гомер (во второй «Палинодии» Стесихор возложил вину на Гесиода). Такой попятный шаг Стесихора отражал чисто «мужской» взгляд: столь великая война не могла вспыхнуть из-за какой-то женщины, — но, возможно, им двигало и желание полнее развить тему, уже принесшую ему успех у публики.

А быть может, он надеялся унять обиду тех, кто чтил Елену как богиню: среди них были, например, граждане Спарты которым Стесихорова «Орестея», приписавшая смерть Агамемнона их городу, немало польстила. Возможно также, что это была первая попытка наполнить это событие тем трагичным нравственным значением, на которое затем сделает упор Эсхил. Наверное, стихотворение предназначалось доя исполнения на весенних празднествах — хотя ныне ведутся споры о том, действительно ли Стесихор сочинял стихи доя таких хоров, или — по одной высказанной догадке — декламировал их сам.

В «Европе» Стесихор обращается к фиванскому циклу эпических сказаний, описывая легендарное основание этого беотийского города и излагая миф об Эрифиле, неверной жене Амфиарая, которую затем умертвил их сын Алкмеон. Поэту удалось живописать трагические последствия любви с удивительной полнотой и убедительностью. И если, как сказано выше, он выступал продолжателем эпико-героической повествовательной традиции, то он вносил в эти старинные темы трепетную новизну и изобретательность, уже предвещавшие накал афинской трагедии, рожденной последующими поколениями греков.

Стесихоровы «Погребальные игры в честь Пелия» затрагивали историю об аргонавтах и обнаруживали знакомство с Черным морем, где совершалось их легендарное плавание, а также с морскими путешествиями современной поэту эпохи. Была у него и басня о коне, которого прогнал с пастбища олень: конь обратился за помощью к человеку, но потом уже не смог от него избавиться. Очевидно, за этой притчей скрывалась подоплека местных событий: говорили, что Стесихор таким образом остерегал гимерян, враждовавших с соседями-варварами, не обращаться за поддержкой к Фалариду, которому он уже пытался помешать самовластно водвориться в Акраганте (ок. 570–554/549 гг. до н. э.; примечание 64).

Поэт был наслышан и о серебряных копях в Тартессе, на юго-востоке Испании. Это явствует из некоторых строк Ге-риониды — одного из его стихотворений о Геракле, очевидно, представлявшего самый ранний подробный рассказ о мифическом посещении героем Северо-Западной Сицилии (где он совершил свой десятый подвиг, одолев чудовищного Герио-на). Возможно, внимание Стесихора к такой теме уже ознаменовало пробудившееся стремление греческих колонистов отторгнуть все здешние земли у финикийцев и карфагенян — стремление, которое в дальнейшем обернется непрестанными войнами (ср. примечание 63).

Ксенофан — философ-поэт, или чрезвычайно самобытный и придирчивый мудрец-богослов, — служит живым доводом против географического принципа, положенного в основу настоящей книги, потому что он непрестанно странствовал с места на место, из края в край (ср. Главу I, примечание 4). Диоген Лаэрций приводит слова самого Ксенофана:

Вот уже семь да еще шестьдесят годов миновало,

Как с моей думой ношусь я по элладской земле.