– Мне нужно еще кое-что тебе сказать, – говорит Ана, вновь напрягаясь.
– Вот как? – ровным голосом откликаюсь я.
– У моего друга-фотографа, у Хосе, в четверг открывается выставка в Портленде.
– И что же? – Снова этот фотограф?
– Я обещала пойти. Хочешь со мной? – торопливо говорит она.
– Во сколько?
– Открытие в семь тридцать.
Такое, конечно же, зачтется за
– Ладно.
Она расслабляет плечи и приникает ко мне. Похоже, уже не боится, а я не знаю, то ли радоваться, то ли сердиться. Неужели я выгляжу настолько неприступным?
– Ты боялась мне сказать?
– Да. Откуда ты знаешь?
– Анастейша, у тебя все тело вдруг расслабилось. – Я силюсь сдержать раздражение.
– Ну, мне просто казалось, что ты… ну, ревнивый.
– Так и есть, учти. Но спасибо за приглашение. Полетим на «Чарли Танго».
Она усмехается, а я скольжу руками по ее телу – телу, которое она отдает мне и только мне, больше никому.
– Можно я тебя помою? – Она переводит тему.
– Это вряд ли. – Я целую ее в шею и споласкиваю пену со спины.
– Ты когда-нибудь разрешишь себя трогать? – осторожно спрашивает она, однако внезапная тьма все равно выходит из ниоткуда и застревает комком в горле.
Усилием воли отгоняю тьму прочь, смотрю лишь на задницу Аны, на роскошную задницу, которую так и хочется отодрать. Тело отзывается на уровне инстинктов, борется с тьмой. Она нужна мне. Нужна, чтобы прогнать прочь страх.
– Упрись руками в стену, Анастейша. Снова возьму тебя, – шепчу я, и она подчиняется, испуганно оглядываясь на меня. Я хватаю ее за бедра, тяну на себя и предупреждаю:
– Держись крепко, Анастейша.
Вода стекает по ее спине. Ана наклоняет голову и упирается сильнее, а я ласкаю волосы у нее на лобке. Она ерзает, трется об меня попой, что лишь усиливает мое возбуждение.
– Ты этого хочешь? – Я дразню ее пальцами. В ответ она трется задницей о мой вставший член, а я улыбаюсь. И настойчиво прошу, сдавленным от напряжения голосом: – Скажи мне!
– Да. – Она согласна; слово чуть слышно из-за потоков льющейся воды, но оно удерживает тьму.
Она еще мокрая с прошлого раза – от спермы, от собственной смазки, не знаю точно. Я мысленно передаю спасибо доктору Грин: больше никаких презервативов. И вхожу в Ану, медленно, уверенно, беру ее еще раз.
Я кутаю ее в банный халат и шумно целую.
– Волосы высуши! – велю я, вручая фен, которым сам никогда не пользуюсь. – Есть хочешь?
– Ужасно, – признается Ана. Непонятно, то ли искренне, то ли просто чтобы угодить мне. Все равно приятно.
– Отлично. Я тоже. Посмотрим, как там у миссис Джонс с ужином. У тебя десять минут. Не одевайся. – Я снова целую ее и шлепаю босиком на кухню.
Гейл что-то моет в раковине. Я заглядываю ей через плечо.
– Моллюски, мистер Грей, – показывает она.
Восхитительно. Паста с вонголе, обожаю.
– Через десять минут? – уточняю я.
– Двенадцать.
– Замечательно.
Я ухожу в кабинет, не обращая внимания на то, каким взглядом она меня провожает. Она и прежде видела меня почти нагишом, без халата, – так в чем дело?
Проверяю почту и телефон – нет ли новостей насчет Лейлы. Ничего. Но с приездом Аны я уже не чувствую прежнюю безнадежность.
Ана входит в кухню одновременно со мной – наверняка на аппетитные запахи готовящегося ужина. При виде миссис Джонс она потуже запахивает халат на груди.
– Как раз вовремя, – говорит Гейл и подает нам две большие тарелки на барную стойку.
– Садись. – Я указываю на высокий барный табурет. Ана встревоженно переводит взгляд с меня на миссис Джонс.
Стесняется.
– Вина? – Хочу ее отвлечь.
– Да, спасибо, – смущенно говорит она и забирается на табурет.
Я открываю бутылку сансерского и наливаю в два небольших бокала.
– В холодильнике есть сыр, если захотите, сэр, – предлагает Гейл.
Я киваю, и она, к облегчению Аны, уходит. Я тоже усаживаюсь.
– Твое здоровье! – Поднимаю бокал.
– Твое здоровье, – откликается Ана, и хрустальные бокалы звонко сходятся. Она пробует пасту и одобрительно мычит с набитым ртом. Может, и впрямь голодная?
– Так ты мне расскажешь? – спрашивает она.
– О чем расскажу? – Миссис Джонс превзошла сама себя – паста великолепная.
– Что я говорила во сне.
Я качаю головой:
– Ешь давай. Люблю смотреть, как ты ешь.
Она изображает крайнее возмущение и пыхтит:
– Ну, ты и извращенец!
– Расскажи мне об этом твоем дружке, – говорю я.
– Дружке?
– Фотографе. – Стараюсь, чтобы голос звучал обыденно, но Ана все равно мимолетно хмурится.