Грех и другие рассказы

Через несколько часов я выехал к развилке — мой путь перерезала четырехполосная трасса. И здесь наконец я увидел фуру, которая шла слева, и мне было радостно ее видеть, потому что не один я в этой мерзлоте затерян — вот, пожалуйста, дальнобойщик жмет на педаль.

«Пустой едет, поэтому не боится ни ГАИ, ни черта и тоже, быть может, рад меня видеть...»

Так думал я, рывками нажимая тормоз, чтобы пропустить фуру, но дорога не держала мою машину, колеса не цепляли асфальт. И даже ветер, кажется, дул в заднее стекло, подгоняя меня, подставляя мое тело, заключенное в теплом и прокуренном салоне, под удар.

«Ивау! Га!»

«Доброе утро, пап...»

Я рванул рычаг скоростей, переставляя с «нейтралки» на вторую, потом немедля на первую — пытаясь затормозить так. Машину дернуло, на мгновенье показалось, что она сбавила ход, но я уже выезжал на трассу и смотрел тупо вперед, в пустоту и опадание белоснежных хлопьев. Слева в мое лицо, отражающееся безумным глазом в зеркале заднего вида, бил жесткий свет.

Дальнобойщик не стал тормозить, а вывернул руль и мощно вылетел на пустую встречную. Фура, громыхая и взмахнув огромным хвостом прицепа, проехала у меня пред глазами, быть может в полуметре от моей машины.

Когда взметнувшая облако снега громада исчезла, я понял, что все еще медленно качусь. И мягко покачиваю рулем, словно ребенок, изображающий водителя.

На первой скорости я пересек дорогу. Дальнобойщик около ста метров ехал по встречной, а потом свернул на свою полосу, так и не остановившись, чтобы сказать мне, что я... Что я смертен.

Я приоткрыл окно и включил вторую скорость. Затем — третью и почти сразу — четвертую.

Иными словами... Стихи Захарки

* * *

По верховьям деревьев бьет крыльями влага,
наклоняет лицо задышавшая зелень,
соловеет слегка чернота мокрых ягод —
их дожди укачали в своей колыбели.

В отраженье меж век, распросоньем расколотых,
был туман; и земля, и сырая смородина,
и трава под ногами, рябая от холода,
приласкались ко мне, притворяясь, что — Родина.

* * *

Я жил уже не раз,
но больше жить не смею.
То чувственная страсть,
то вздорная идея
дожить мешали мне,
дособирать все крохи.
И нежил сладкий снег
еловые дороги.

Прости мне, отче, что
я не имел желанья
ловить горячим ртом
последнее дыханье.
Судьбы дар, как ни жаль,
я не берег, не ластил
и жизни не держал
за скользкие запястья.

Не сетуя, не злясь,
я опадал неспелым.
Душа в который раз
легко прощалась с телом.
От столь коротких встреч
и частых расставаний
вместить не в силах речь
времен и расстояний.

Я жил так часто, что
забыл места и числа.
И вспоминать о том
здесь не имеет смысла.
На войнах мировых
не успевал стареть я —
погиб на двух из них
и попаду на третью.

* * *

Как ногти вырастают после смерти,
вот так же чувство мое к вам,
со всею подноготной грязью,
по истеченьи срока жизни,
движенья своего не остановит.

Не бойтесь — если осень будет долгой,
она не будет вечной;
впрочем,
вот этого и нужно вам бояться.

Декабрь с обезображенным лицом,
и я с заледеневшими руками,
и вы, замешана на запахе сирени,
и с волосами цвета мокрых вишен,
и с прочей дурью,
прочей дрянью,
прочей ложью.

* * *