Итак, у Тютчева, мол, есть стихотворения, выражающие принципиальную «замкнутость» и «изолированность» личности, но в то же время есть и другие, где «личные душевные движения» представлены, напротив, как «проявления жизни мирового целого». Последнее, в общем, верно, однако никак нельзя согласиться с тем, что для достижения этого результата Тютчев будто бы поставил перед собой цель «передать не
То явление, которое обозначается словом «соборность», рождается именно тогда, когда «глубины объективного бытия» свободно и естественно сливаются с глубинами существования личности, и чем глубже самораскрывается личность, тем полнее ее единство с «жизнью мирового целого».
И если выразиться кратко и просто, в основе тютчевского творчества лежало стремление соединить, слить свое глубоко личное переживание бытия с переживаниями каждого, любого человека и всех людей вообще – то есть, если угодно, с мировым целым. В своем стихотворении на смерть Гёте поэт так определил основу превосходства германского гения над современниками:
На древе человечества высоком
Ты лучшим был его листом…
С его великою душою
Созвучней всех на нем ты трепетал!
Итак, высшая цель – быть наиболее «созвучным» с «великою душою» всего «древа человечества». Могут возразить, что этой цитаты недостаточно для доказательства тезиса о владевшем Тютчевым стремлении к единству с «мировым целым», со всеми и каждым человеком. И вот здесь-то и уместно или даже необходимо обратиться к самим тютчевским текстам, к форме его поэзии, где наглядно, осязаемо запечатлено это властное стремление.
Все знают, что лирическая поэзия воплощается, как правило, в речи от
И
Со всех сторон окружены…
Когда, что звали
Навек от нас ушло…
Но силу
Их слышим благодать…
Что в существе разумном
Божественной стыдливостью страданья…
Как увядающее мило!
Какая прелесть в нем для
Кто без тоски внимал из
Среди всемирного молчанья…
И тяготеющий над
Небесный свод приподняли…
И бездна
С своими страхами и мглами…
Но, ах, не
Мы в небе скоро устаем…
Она с небес слетает к
Небесная к земным сынам…
Как слово наше отзовется…
Та непонятная для
Истома смертного страданья…
Стоим мы смело пред Судьбою,
Не нам сорвать с
Своей неразрешимой тайной
Обворожают
Лишь в нашей призрачной свободе
Разлад
Как нас не угнетай разлука,
Но покоряемся
Чему бы жизнь
Но сердце верит в чудеса…
Когда дряхлеющие силы
Две силы есть – две роковые силы,
Всю жизнь свою у них
Природа знать не знает о былом,
Ей чужды
Итак, строки из множества различных стихотворений ясно свидетельствуют, что поэт постоянно вливает свое «я» в «мы» – притом в стихотворениях сугубо лирических, даже «интимных», сокровенных… И притом перед нами только одно – открытое, прямое – воплощение этой его творческой воли. Как бы присоединить к себе всех и каждого можно и в иных грамматических формах. Так, обращение к «ты» и – еще более явно – к «вы», в сущности, подразумевает то же самое всеобщее «мы» (то есть «я» и «ты» – каждое, любое «ты», взятые
Ушло, как то уйдет всецело,
Чем
Каким бы строгим испытаньям
Над
Под
То же значение имеет и глагольная форма, обращенная к «ты», хотя само это местоимение отсутствует:
Фонтан сияющий клубится…
И в стихотворении, о котором еще будет речь:
И чувства и мечты свои…
Кстати сказать, подчас «ты» явно, открыто переходит у Тютчева в «мы»:
И рад ли
Что нужды ей? Вперед, вперед!
Знакомый звук
И
Прямо-таки поразительно, что Тютчев иногда уклоняется от формы «я» даже и в своей любовной лирике, где, казалось бы, просто неуместно «мы»! Вот строки стихотворений из «денисьевского цикла»:
О как убийственно
Нежней