Грех и святость русской истории

В связи с драматическими изменениями в жизни нашей страны, происшедшими в 80-е годы, в работах Кожинова появились, естественно, новые темы. Но сначала – об одной работе, примерно за 10 лет до того предугадавшей важный аспект «перестройки». Сам этот термин, крайне неопределенный, может быть, специально и был пущен в обращение, чтобы скрыть имеющиеся планы – или отсутствие всяких планов. Но один его смысл – что это движение людей «перестраивающихся», когда это удобно, без колебаний меняющих свои убеждения и принципы. Один публицист даже разъяснил, что нет оснований осуждать человека, пишущего сейчас диаметрально противоположное тому, что он писал 5 лет назад, или утверждающего, что он этого не писал, а кто-то подделывал его подпись: такой человек просто радикально «перестроился», то есть он правильно понял дух перестройки, является ее героем. Вот эту-то сторону (тогда лишь будущей) перестройки Кожинов ярко проанализировал еще в 1978 году на примере творчества писателя Ю. Трифонова. В повести «Студенты», написанной в 1950 году, Трифонов прославлял пафос борьбы с «безродными космополитами». Апофеозом была картина Сталина на трибуне Мавзолея. А созданный в период либерализации «Дом на набережной» описывал страдания жертв сталинского террора (среди жильцов правительственного дома «на набережной»). Тщательно аргументированным анализом обоих произведений Кожинов показал, что здесь речь идет не о смене убеждений автора, а о замене одной системы тезисов – другой, в новых условиях более эффективной. Судя по неистовой ярости, которую вызвала статья, она обнажила существенные особенности уже складывающегося типа идеологов.

Начиная с середины 80-х годов именно такой слой «перестройщиков» захватил инициативу и возможности (в основных журналах, на телевидении) толкования советского периода нашей истории (подобно тому, как в 1917 году были захвачены телеграф, почта и банки). Была принята и внедрялась в общественное сознание очень четкая концепция. Создавалась картина безумного кошмара, в атмосфере которого существовала страна. Поток публикаций обрушил на головы и души читателей образ страны, в жизни которой центральное место занимали пытки, убийства, людоедские концлагеря. Движущей силой этого царства зла представлялась одна личность – Сталин. И водопад разоблачений, потрясающих душу, не оставлял возможности читателям задуматься: каким же образом один человек мог несколько десятилетий навязывать целой стране это состояние кошмарного существования? Такой вопрос тщательно обходился и подавлялся. Любые противники Сталина, особенно Бухарин, делались предметом обожания, почти культа. Двадцатые годы изображались эпохой светлого духовного подъема, именно их предлагали как образец. Мечталось доделать незавершенное тогда: «На дворе двадцатые годы. Не с начала, так с конца!» Лишь 1937 год считался началом эпохи ужасов, дальше его в прошлое заглядывать было недопустимо. Лозунг был: умрем, но не отступим! Ни шагу назад от 1937 года!

Такое же течение возникло еще на 20 лет раньше, в эпоху «хрущевской оттепели». Это была попытка создать картину истории последних десятилетий с позиции партийных верхов и приближенной к ним верхушки общества. Об этом писал Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ»: «И так это начинает запоминаться, как будто ни до не сажали, ни после, а только вот в 37 – 38-м». И о пропагандистах этой концепции: «Одним словом, они оставались спокойны, пока сажали общество. «Вскипел их разум возмущенный», когда стали сажать их сообщество. Сталин нарушил табу, которое казалось твердо установленным, и потому так весело было жить».

В новой ситуации 80-х годов целый ряд работ Кожинова внес очень существенный вклад в преодоление этой концепции и выработку более реального взгляда на недавнее прошлое страны. Он показал, каким широким явлением был «сталинизм» и как глубоки его корни. Он обратил внимание на тот рашающий вклад, который в создание этого явления внесла западная левая и либеральная интеллигенция. Был дан тонкий анализ корней политики Сталина в нашей стране. Два очень разных примера, Бухарина и Твардовского, были особенно тщательно проанализированы, и было показано, что, как это ни кажется парадоксальным, оба являлись типичными представителями слоя, поддерживавшего Сталина и его политику. И, наконец, выявлена идейная основа всего течения: радикально-революционная идеология, формирование которой предшествовало физическому террору и было направлено на традиционную культуру – в основном связанную с деревней. Очень поучительным является статистический анализ жертв репрессий среди различных литературных групп, проведенный Кожиновым. Среди «левых»-рапповцев было много репрессированных, но подавляющая часть из них активно участвовала в политической жизни и оказалась жертвами именно по этой линии. Другие группы (акмеисты, «Серапионовы братья», Леф и т. д.) были объектом грубейших нападок, но арестованы из них были очень немногие. Зато «крестьянские» писатели погибли почти все.