Не без ужаса я представил, что неосторожно вырвал перекладину из стены и теперь там, над плиткой ванной комнаты, зияют два рваных, в сыпучей извёстке и побелке, отверстия.
«Что я скажу Вовиной однокласснице? Что я натворил!»
Кое-как высвободившись из-под клеёнки, я всмотрелся в то место, где только что была перекладина, и с чувством необыкновенного облегчения понял: ничего страшного не случилось.
Перекладина крепилась на пластмассовых ушках, одно из которых просто перевернулось, выронив на меня железную трубку вместе с крепившейся на ней клеёнкой.
Я водворил перекладину на место и вышел из ванной. Никто ничего не услышал.
Вова просил у своей одноклассницы взаймы, она отвечала, что у неё нет денег.
У меня не было сил разговаривать. Я сел за стол и сидел молча, совершенно отупевший.
В тарелке с красной накипью по краям лежал лепесток варёной капусты.
Друзья мои стали собираться, а я никак не мог собраться с духом, чтобы встать.
– Эй, увечный, подъём! – позвал меня Вова спустя несколько минут.
Одноклассница прибирала со стола посуду.
Мне отчего-то захотелось ей рассказать, что у меня и у моих товарищей – у нас нет женщин, давно уже нет, почти три месяца. И до этого у меня их долго не было, может быть, ещё целый месяц. Но тогда я ещё помнил о них, а сейчас совсем забыл, и мне стало гораздо легче.
Мы никогда не говорим о женщинах и не обращаем на них внимания, если идём по улице. Мы всё время куда-то идём.
Но я не стал говорить об этом, вспомнив другую историю, очень трогательную. Как однажды, вот этой зимой, в самом её начале, вышел из подъезда и увидел маленькую девочку на качелях.
Мне захотелось её покачать. Именно так я говорил, глядя в тарелку и невыносимо трудно произнося слова: «мне… за… хотелось… её… по… качать… а она ответила…»
Она ответила:
– Не трогай меня. Ты некрасивый.
Договорив, я всё-таки встал и пошёл одеваться. Долго натягивал ботинки, слушая плеск воды и звук расставляемой в шкафу посуды.
Потом искал рукава куртки, почему-то находя то всего один рукав, то сразу три. Пацаны уже курили в подъезде, ожидая меня.
Помыв посуду, она вышла закрыть за мной дверь, но я не выходил и молча смотрел ей в лицо, которого не различал сейчас и никогда бы не вспомнил потом, если б захотел.
– Я дам тебе телефон, а ты мне позвонишь, – сказал я твёрдо, чувствуя, что меня тошнит.
Она пожала плечами, уставшая.
Я порылся в кармане и достал квадратный твёрдый листок.
– Дай мне… фломастер… я напишу.
Она взяла со стойки у зеркала карандаш и подала мне.
Послюнявив грифель, я вывел номер, понимая, что немного забыл свой телефон и наверняка ошибся в трёх цифрах из шести.
– На, – отдал я ей ровный квадрат с начертанными криво цифрами.
– Что это? – гадливо сказала она.
На другой стороне телефонного номера был мгновенный снимок мёртвой старухи. Старуха крепко сжала губы. Чётко виднелись её коричневые веки и белые впавшие щёки.
– Какая гадость, – сказала девушка брезгливо. – Откуда это у тебя? Зачем ты это носишь в кармане? Ты сумасшедший. Забери немедленно!