Грех (сборник)

Он лёг спать не раздеваясь и поднялся, едва встал я: мы проспали хорошо если пять часов.

Михаил выглянул из комнатки, где в иные времена обитал мой маленький сын; вчера вечером Михаил отчего-то улёгся именно на его кроватку, удивительным образом подобрав и перегнув ноги, – хотя рядом была нормальная постель; так и проспал.

С утра мне было весело и привычно, ему несколько хуже. Он вышел мне навстречу с бутылкой пива на полусогнутых ногах – они явно разучились за ночь разгибаться.

– Ты как? – спросил я.

– О-о-ой, – ответил он.

– А у тебя что, нет похмелья? – поинтересовался он, вглядевшись в меня спустя минуту.

– Почему нет? Есть.

Быстренько собрал столик с яишенкой и позвал своего гостя, сполоснувшего лицо, завтракать. Две хрупкие напуганные рюмки выставил меж нами.

– Нет-нет, – запротестовал Михаил. – Чаю.

Чаю так чаю. Я выпил спирта один. Ради такого прекрасного случая решил позабыть о своих правилах. Не каждый день неподалёку от меня спит звезда рок-н-ролла. Начнём раньше, к чёрту этот день, пропьём его, какой с него толк.

Михаил старательно уселся за стол, поставил рядом так и не допитую, едва початую бутылку с пивом, которую он унёс в ванную и принёс оттуда на кухню. Дуя на чай, зацепился за бутылку ненавидящим взглядом и переставил пиво на подоконник, чтоб не видеть.

– Ничего, что я выпью ещё? – спросил я с искренней бодростью.

Михаил только головой покачал.

Понемногу раскачавшись, мы обрадовались бурному возвращению наших вчерашних ночных друзей. Они пришли забрать нас и вывезти на открытое пространство.

Загрузили всё, что могли, в их машину и отправились к реке, на рыжие берега, потреблять жареное мясо.

Глядя там на нас, щедро и часто запрокидывающих головы, Михаил не сдержался и присоединился к принятию новых порций спиртного.

День, начинавшийся так медленно и закостенело, вскоре нежданно, словно взмыв вверх перед самыми глазами, разом потерял формы и очертания; взлетая, мы умудрились несколько раз провалиться в странные ямы, где подолгу хохотали, грубо толкали друг друга весёлыми руками – и время тем временем не двигалось вовсе.

Где-то к полудню мы были так первозданно и нежно пьяны, словно никогда не знали иных состояний, и это было органичным донельзя, настолько органичным, что сердце кувыркалось от счастья, а мозг мягко пылал.

День можно было скомкать небрежно, а можно вновь развернуть как скатерть и любовно расставить в приятной последовательности чаши и стаканы, разложить пахучие мяса.

Не помню, как все остальные, а я твёрдо впал в то редкое и замечательное состояние, когда от каждой новой рюмки трезвеешь, поэтому пьёшь не останавливаясь, насмешливо ожидая, когда же тебя, пьяную рогатину, прибьёт наконец.

…Миша ты, мой Миша, чему же ты научил меня, ничему хорошему…

С рыжего берега мы скатились к реке, чтобы омыть холодной водой горячие лица.

И здесь я не удержался и спросил:

– Миш, почему? Отчего? Как так? Почему ты, заслуживший свою славу, всё её радостное тело державший в руках, – отчего ты теперь бухаешь здесь со мной, на глупом летнем бережку, а не где-нибудь, не знаю, на прозрачных небесах с вечно молодым корейцем, или в просторных номерах, брезгливый и наглый, накануне вечернего выхода не в блёклый танцзал, а на взвывающее при виде тебя неистовое воинство, тысячеглазо заполнившее будто бы воронку лунного кратера?

Михаил сделал вид, что не понимает, о чём я говорю. В своей басовитой манере посмеялся и не ответил. Мы пошли вдоль берега, в руке у меня боязливо вытягивала горло бутылка водки, наполовину, ну, может, почти наполовину полная.

– Будешь? – произнёс я одно из самых важных слов, определяющих судьбы русской цивилизации.

– Не буду, – ответил он.

– А я буду, – сказал я и в дурацком хулиганстве залил в горло сразу добрые двести граммов.

Выдохнул и поставил пустую бутылку на асфальт. Она звякнула благодарно – вообще-то после случившегося только что между мной и ею бутылку обязаны были жахнуть о землю.

– Интересно, сколько ты проживёшь? – спросил Михаил задумчиво и спокойно, измеряя меня глазами.

Я не ответил и пошёл дальше, внутри меня всё было внятно, на местах, без изменений.

«Мы дети, которых послали за смертью и больше не ждут назад», – спустя минуту ответил я звезде рок-н-ролла строчкой его же песни.

– Нравится? – спросил он, имея в виду сложенные им слова.

– Нет, конечно, – ответил я, и мы оба захохотали.

«Когда я умру, а, – думал я, кривясь. – Когда же я умру. А никогда…»