Грех у двери (Петербург)

…Душа, управляемая Тобой, никогда, ни на одну секунду, не лишена Твоей защиты. Твоя любовь охраняет нас, направляет и ограждает.

…Приблизь меня к источнику Твоего света. Он для нас, детей Твоих, — жизнь венная и вечная…»

Голова Софи беспомощно соскользнула набок. Веки сомкнулись.

…Вдруг ей стало страшно. С высоких козел шарабана не соскочишь, а противное существо, злое и враждебное, не отстаёт. Оно шуршит за плечами, и от этого шуршания у ней мурашки по спине.

Чалые полуардены[411] бегут резвым ходом, ей хочется погнать их ещё резвей, но лошади преображаются в русалок, и вместо шарабана — она уже в глубоком корытце из чего-то белого, тонкого, лёгонького, вроде яичной скорлупы.

Русалки быстро-быстро режут водную гладь. Шуршащее существо всё-таки неотступно за плечами. Зацепившись за край скорлупы, оно отвратительно дышит ей прямо в голую шею. Скрипучим голосом над самым ухом раздаётся: «Vorsicht!»[412]

Она оборачивается: на скорлупе — Извольский, похожий на большую хищную птицу. Грудь его перерезана широкой красной лентой. Он любуется на свои ногти — тоже красные — и лукаво бормочет, но как будто голосом Адашева: «Не беспокойтесь, on arquepince le grand favori»[413]. Из-за него высовывается всклокоченная голова рехнувшегося мельника; старик тычет пальцем в воду, приговаривая: «Дочь моя — не русалочка, а жандармиха!..»

Она пугается, вскрикивает, хочет отогнать его и ударяет по краю корытца.

На мизинце у неё материнское кольцо с изумрудом. Она смотрит на него: беспорочный изумруд треснул, потускнел; во все стороны расползлись перистые узоры, как иней на окне.

И вот квадратный зелёный камень начинает расти, всё растёт, бледнеет и вырастает в зияющее окно, за которым клубится густой туман.

Окно надвигается на неё, тянет к себе, втягивает. Что-то её подхватывает и проносит сквозь окно и туман в пустоту. Она пугается ещё пуще…

Туман редеет, рассеивается. Она видит себя сидящей за ужином на концертном балу в Зимнем дворце.

Необъятный Николаевский зал обращён в рощу широколиственных пальм среди заросли живых цветов. Сотни раззолоченных лакеев, золотые блюда; мундшенки[414], арапы, скороходы… Давно знакомая, привычная роскошь царского приёма ей кажется чрезмерной, неправдоподобной.

Кругом — все знакомые. Тут и тётя Ольга, и князь Жюль, и Сашок, и княгиня Lison, и Голынины; только отца почему-то нет. Сидят они нарядные, весёлые, но странно: у всех — глаза закрыты.

Сама она вся в белом и в блёстках. На лбу у неё парадная диадема. Верхние девять жемчужин такие тяжёлые, что головы не повернуть и ноет в висках.

Прямо напротив, за соседним столом, — государь в красном кавалергардском колете[415]; лицо у него необычное, белое, как крахмал. Он глядит на неё внимательно и моргает правым глазом. А левого глаза будто вовсе нет.

Ей жутко, хочется спросить у Серёжи… Но он молча встаёт из-за стола, идёт по залу вдоль пальмовой аллеи и уходит, не оглядываясь, всё дальше, дальше… дальше…

Внезапно — точно молния с багровым блеском. Люстры, пальмы, лепные карнизы, столы с золотыми блюдами, кавалергарды в супервестах[416] у дверей… все гости, государь закачались, завертелись и попадали. Она кричит: «Серёжа!» Он оборачивается. Но в зал врывается поток какой-то бурой липкой мути и хлещет между ними, всё сметая по дороге. Она хватает за руку Адашева: «Спасите!» А он сидит без аксельбанта, на голове ермолка, в расширенных зрачках какой-то странный блеск, и бессмысленно хохочет…

В смертельном ужасе она глядит на материнский изумруд: «Пока он цел, безвластна вражья сила!» Но заветный камень тут же, на глазах, вспухает, надувается…

И вдруг он лопается, испуская смрад, как пузырь на чёртовом болоте.

Комментарии

Об авторе

Сведений о жизни и литературной деятельности автора романа «Грех у двери (Петербург)» обнаружить не удалось. Возможно, ДМИТРИЙ ВОНЛЯР-ЛЯРСКИЙ является автором единственного произведения, написанного и опубликованного в эмиграции и впервые предлагаемого вниманию российского читателя, — во всяком случае в справочниках по литературе русского зарубежья указывается только названный роман (см., напр.: Фостер Л. А. Библиография русской зарубежной литературы, 1918–1968. Т. 1–2. Бостон, 1970). По неизвестным нам причинам Д. Вонляр-Лярскому, видимо, не удалось осуществить задуманного — написать трилогию о России Смутного времени, как об этом сообщается в кратком, предваряющем произведение предисловии «От автора», и до нас дошёл только первый из трёх задуманных им романов.