Грех жаловаться. Книга притч с извлечениями из хроник

– И еще бы воевал‚ да воевало потерял... Замирение‚ мужики! По домам – по бабам...

И дали драла.

Крупоед от инфантерии только стыда добыл‚ в конфузию приведен, и вместо радостного ликования постигло его печальное сетование. Прапорщик от котлет Оболдуев Угреватая Рожа отошел в станы свои с великим срамом‚ отчего и сник в панталонах‚ стручком усох‚ в огорчении подвял без пользы.

Давно ли заплешивел‚ а теперь и зашелудивел...

Баталия завершилась полным‚ скороспешным побитием‚ и отставной кавалер-майор угощал на радостях приуставшее воинство. Щучек наловили на уху‚ ерша в навар‚ лещиков на жарение. Говядину в котлах варили и запекали на угольях. Блинов напекли – пшеничных‚ ячневых‚ гречишных. Бочки раскатывали с брагой‚ пиво хмельное ведрами‚ квас с ледника‚ ягодный взвар бадейками‚ брусничную воду на запивку. Хлебы раскладывали на столах‚ пироги‚ кислую капусту в чанах‚ огурцы-рыжики крутого соления‚ мармелад для баб‚ репу-горох‚ пастилу калиновую ребятишкам‚ овсяные кисели беззубым. Пот мужественный утерли‚ руки сполоснули: на пиру – и рубаха из порток!

Война – всякому известно – дело грыжное‚ а оттого в холодке постанывал Осип Плакса: пуп сорван от натуги. Обхаживали его бабы с девками‚ горшок накидывали на живот‚ ковши подносили без меры для исцеления славного воина.

Оплечуев пил за здравие‚ мужиков хвалил‚ с бабами пляски затевал: "Как у наших у ворот стоял девок хоровод..."

Нахороводился всласть и с Милитрисой опочил.

И Милитрису изнурил.

2

Василий Савельев сын Оплечуев ел мало и весьма редко. Щи потреблял по утрам‚ пироги с морковью‚ кушанье из потрохов‚ чтоб до вечера не обеспокоило‚ а затем усаживался у окна с книгой в руке‚ скучливый‚ в томлении бездействия‚ ощущая натекание скорбей. Сад перед ним – заброшенный. Деревня его – запущенная. Бытие печальное в неухоженности своей.

Будто не ему назначали встречу от желань сердца. Будто не его высматривали из оконца в воспылании чувств. Будто не он спешил в ликовании помыслов к радости непроцелованной: "Коса длинная‚ триаршинная! Лента алая‚ двуполтинная! Брови черные‚ наведенные..." Было Оплечуеву тридцать лет и четыре года‚ и жизнь без интереса двигалась на закат. Благополучие наваливалось рыхлым пузом‚ тоской душило в сытых объятиях‚ но колечко притаилось в комодике‚ бирюза-камушек с давней сердечной утехи‚ да висела на стене в резной рамочке прельстительная картинка с гульных его времен: "Видъ Кремля изъ Замоскворечья между Каменнымъ и Живымъ мостомъ к полудню".

За стеной неслышно прибиралась девка Марфутка: плосколика‚ курноса‚ в ноздрях широка‚ дурна и черна от ломовой работы. Замирала на миг‚ в щелочку на барина взглядывая‚ вздыхала неслышно на невозможную мужскую породу: высок‚ смугл‚ угож‚ волосом рус‚ грудью широк‚ лицом долголик и телом долгоног. Оплечуев знал про ее воздыхания‚ вяло недоумевая по поводу‚ ибо давно не любил сам себя и не понимал‚ за что его любили другие.

– Многие преимущества приписать нам изволили‚ – говаривал шутейно‚ по-книжному, – коих наблюдать не можем...

Пребывая затворником на отшибе‚ вёл себя не родственно‚ не соседственно, гостей не терпел, бесед не поддерживал: как покупать‚ где продавать‚ что пить, каких баб блудить. С соседями только стакнись: свою свечу не зажгут‚ да и твою погасят. Оттого и наговаривали на него укоризны‚ поругание наводили с посмеянием; в дураки зачисляли всякого‚ который богатств не искал и чинов не просил‚ – Оплечуев слыл дураком по округе. Но притаились книги в шкафу с закладками по страницам: "Похвала премудрости"‚ "Бедствия времен"‚ "Книга назиданий и увещеваний"‚ "Книга юродств человеческих"‚ "Путешествие в землю Офирскую"‚ а также сочинение господина Карамзина "Мелодор к Филалету": "Кто мог думать‚ ожидать‚ предвидеть? Где люди‚ которых мы любили? Где плод наук и мудрости? Век просвещения‚ я не узнаю тебя; в крови и пламени‚ среди убийств и разрушений‚ я не узнаю тебя... Дух мой уныл‚ слаб и печален!.. Я закрываю лицо своё!"

– Афанасий!

Без ответа.

– Батюшка домовой‚ ступай к нам!

Двери застучали по дому. Половицы застонали. Горшки загремели и лавки попадали. Выступил из темного угла – как из стены вышагнул – Верещага Афанасий‚ звероватый обличьем‚ мрачен и дик видом‚ зрачком-навертышем посверлил барина. Высок‚ сутул‚ кривоног‚ нос долгий‚ глаза впалы‚ волосья косматы‚ борода заступом и оспины на лице‚ как наклеванный.

– Час? Который на дворе час?

– Пора гроб тесать: вот тебе который.

Было дело: Афанасию жена глаз выткнула. Ухватом. Тупым его окончанием. Вытягивая горшок из печи и расплескивая горячую репную тюрю. За что и высек её тем же ухватом и сёк отныне регулярно‚ через день. Выткни она оба глаза‚ сёк бы каждодневно‚ наощупь‚ – а так чего ж. Жене у мужа быть в послушестве.

По малолюдству душ именовался Афанасий стольником при Оплечуеве‚ чашником‚ постельничим‚ а то и домовым по сиюминутному хотению. Был он философического склада ума‚ и Оплечуев его озадачивал за неимением иного:

– Вот я гляжу на тебя и узреваю: море естества беспредельно. Ты‚ Афанасий‚ кто есть? Пустынь населитель иль деревень разоритель?